Книги о войне

[Султан]

Есть у меня эта книга. Так всю и не прочитал. Не смог. Тяжело.

[Султан]

https://zen.yandex.ru/warstories
Боль сердца моего

[mic141168]

Мини-видео отзыв по книге В.Астафьева "Прокляты и забыты". Советую посмотреть тем, кто имеет желание "повторить".
 

[mic141168]

По принципу Суворова

Из воспоминаний А.М. Чернышова, рядового стрелка 2-й Гвардейской Таманской дивизии:

   Наша семья жила в городе Переславль-Залесский. Когда началась война, мне было 15 лет. Моих двух старших братьев и отца забрали на фронт, а я остался дома за старшего вместе с 13-летним братом и больной матерью.
  Когда началась война, в город пришла страшная голодовка, которая продолжалась до 1943 года. Всегда говорили, что ленинградцы во время блокады пережили страшный голод. Да, блокада – это ужасная вещь. Жителям блокадного Ленинграда было смертельно тяжело, но жители Переславль-Залесского страдали не меньше. Наш захолустный городок практически ничем не снабжался. Например, в Москве выдавали карточки, по которым можно было получить 400 грамм хлеба, также они предусматривали выдачу мяса, сахара и соли, но у нас в городе можно было получить только небольшой 300-граммовый кусок хлеба, в состав которого помимо муки входили картофельные очистки, какая-то шелуха, но и этому мы были рады. Рады потому, что была надежда, что поедим хотя бы хлеба. Провизия в наш город поступала с перебоями, потому что в городе не было железной дороги, которая бы его соединяла с Москвой. От самой крайней железнодорожной станции Берендеево до нашего городка было 25 километров. Зимой дорога настолько заметалась снегом, что ни человек, ни транспорт проехать не могли. Чистить дорогу во время войны было некому: все были на фронте. Муку для хлеба привозили примерно в девятых числах февраля, когда заносы были еще не такими сильными, и до конца марта, пока снег не начнет таять, больше ничего не поставляли. Порой по карточкам положенный хлеб не выдавали: нет муки, что сделаешь!
   Когда хлеб все-таки появлялся в городе, мы вставали в 6 утра и под гимн «Вставай, страна огромная!» бежали занимать очередь, чтобы наконец-то получить спасительные 300 грамм хлеба. Чувство голода было настолько сильным, что не давало нам уснуть ни днем ни ночью. Это время я вспоминаю с ужасом, потому что голод нельзя сравнить ни с какими испытаниями: болью, утратой или переживаниями. Голод превращает человека в зверя.
    На фронт меня призвали в 1943 году, я тогда еще учился в школе. В этот день пришел к нам в класс из военкомата младший лейтенант и директор школы. Они объявили, что шесть человек включая меня отправляются на фронт. Из всех, кого в этот день призвали, вернулось только двое: я и один мой одноклассник.
     Сразу, конечно, на фронт нас не отправили. Так как у меня было очень хорошее зрение, меня определили на обучение в снайперскую школу, которая располагалась в Марийской АССР (речь идет о снайперской школе, которая располагалась на территории военного лагеря Суслонгер с декабря 1942 года по февраль 1944 года - прим. авт.) Когда меня привезли в школу, во мне было всего 1 метр 53 сантиметра и 43 килограмма. Винтовка Мосина со штыком на конце, висевшая у меня на плече, всё время задевала за землю, с этим оружием мне было очень трудно ходить. За это меня часто ругали, но что я мог сделать? В то время, когда организм рос и развивался, есть было совсем нечего, поэтому я так и не вырос.
   В снайперской школе я проучился полтора-два месяца. Условия в школе были ужасные. Жили в холодных землянках. Каждый день в мороз 25 градусов ходили по 7 километров на стрельбище, где нас учили стрелять по 10 часов в сутки. Причем на себе туда и обратно носили мишени – деревянные щиты на двух ногах. Я задавался вопросом: почему эти мишени нельзя оставить в лесу и не носить их туда-обратно? Оказывается, нас так физически закаляли. Видимо, действовали по принципу Суворова: тяжело в учении – легко в бою.
    У снайпера основная задача – залечь и лежать несколько часов, чтобы тебя не заметили, потому что за снайпером охотятся даже артиллеристы. Ты должен залечь так, чтобы, во-первых, тебя не заметил противник, во-вторых, лежать так, чтобы ты не обнаружил себя. Часто приходилось лежать на морозе в минус 20 градусов. Обуты мы были очень плохо: носили кожаные ботинки с обмотками. Что это такое, и как это носилось? Сначала надевались ботинки, затем хлопчатобумажные брюки. От ботинка до голенища на ногу заматывалась тряпочная двухметровая лента. Эту ленту нужно было так замотать, чтобы она за целый день не размоталась, потому что снова заматывать времени не было.
   Если отморозил себе ногу или натер ее, то ты за это будешь отвечать. За натертые и отмороженные ноги нас наказывали. На учениях и на фронте от человека требовалось выполнение боевой задачи. Если ты ее не выполняешь – в любом случае виноват только ты. Часто солдат обвиняли в симуляции, якобы они отлынивают от службы, симулируют отморожение, чтобы их отправили в госпиталь. На самом деле было не до симуляции. Солдатам всегда было тяжело.
    Спали мы на досках, на которых лежали матрасы, набитые сеном или соломой. Укрывались тонким байковым одеялом и шинелью. На 60–65 человек в конце коридора в землянке стояла маленькая буржуйка, тепла совсем не было. Портянки сушить было негде. Чтобы не одевать утром мокрые портянки, приходилось их сушить собой. Кладешь на ночь их под спину, на утро они у тебя уже сухие. Если не высушишь, нога тут же окоченеет и ты не сможешь выполнить боевую задачу. Мы были молодыми, но спины у нас болели, как у стариков, потому что сушить собой портянки – ненормально.
    Питание было тоже скудным. На учения мы уходили в семь утра, а возвращались в пять вечера. Целый день проводили на холоде. Но нужно отметить, что ни на фронте, ни в этой снайперской школе люди практически не болели простудными заболеваниями. Почему так происходило? Человек постоянно находится в нервном напряжении, и организм чрезмерно работает и борется с простудой.
   Но, несмотря на это, один из моих товарищей всё же умер, не добравшись до фронта. В снайперской школе, как я раньше уже сказал, были очень жесткие условия: холод, голод, постоянное напряжение. Я-то был из семьи рабочего-слесаря. Мы и до войны жили впроголодь, нам это не в диковинку было. А вот мой товарищ жил в Ленинграде, у него отец и мать были какими-то видными музыкантами. Он сам знал иностранные языки, умел играть почти на всех музыкальных инструментах, и он очень был нежный – один сынок в семье. Он не вынес всех испытаний и погиб. Умер он от диагноза «истощение сердечной мышцы». Постоянное недоедание и суровые условия без полноценного отдыха могут довести человека до смерти.
   Из школы выпустилось полторы тысячи снайперов. Но, наверное, не рассчитали и выпустили нас не туда, где мы были нужны. То есть я снайпером не служил. Я попал под Вязьму, недалеко от Москвы. Меня направили во 2-ю Гвардейскую Таманскую дивизию, в 1-й Севастопольский полк. Таманская дивизия была очень большая по численности, в ней служило несколько десятков тысяч человек. После боев в Крыму дивизия потеряла очень много народу. В боях погибло 70–80% состава. Для того чтобы Таманская дивизия дальше вела бои, нужно было ее пополнить боевым составом. Вот мы, выпускники снайперской школы, ее и пополнили. Гвардейцем ты считаешься только тогда, когда прошел боевое крещение. До этого ты никто. После первых боев присваивают тебе звание «гвардеец» – это было очень почетно.
   А солдат, оставшихся в живых после крымских боев, называли «крымскими головорезами». Были они еще не старые, примерно до 40–42 лет. Были и помоложе – 25-летние. Хочу заметить, что старшие сослуживцы нас берегли, потому что пришли мы в их дивизию 18-летними парнишками. Они нас берегли, но, конечно, и требовали по полной. Обучение проходили непосредственно в боевых условиях.
  Я сейчас смотрю фильмы, читаю разные книги, сообщения о войне – честно говоря, я не узнаю войну, про которую сегодня пишут. Я в этом никого не виню, это не вина тех, кто пишет о войне. Описать правдиво и правильно события, в которых ты не участвовал, – невозможно.

[mic141168]

Воспоминания о Суслонгере : Станислав Ростоцкий
Станислав Иосифович Ростоцкий (21 апреля 1922 — 10 августа 2001) - советский кинорежиссер, актер, сценарист, публицист. Снятые им фильмы вошли в золотой фонд советского кинематографа, получили около 30 наград на международных фестивалях. Трижды признавались лучшими фильмами года в СССР по версии «Советского экрана», дважды номинировались на премию «Оскар».
Когда меня взяли наконец в армию, меня отправили, как и многих других, в такие странные места с такими странными названиями «Сурок» и «Суслонгер». Это Марийская АССР, несколько десятков километров от Йошкар – Олы. Тайга самая настоящая, и там были организованы в это время запасные стрелковые бригады, которые готовили людей к фронту. То есть ты попадал в армию, попадал в этот лагерь, в этом лагере тебя за месяц быстренько обучали, обмундировывали и отправляли на фронт. То есть это были такие поставщики новых кадров на фронт ( речь идет о 31 ЗСБ, которая была сформирована на стации Суслонгер Марийской АССР - прим. авт.)

Жизнь в этих лагерях была ужасающей. Я вот когда вспоминаю войну, так мне, несмотря на все остальное, фронт кажется просто … не домом отдыха, естественно, но замечательным местом. А эти места мне кажутся ужасными. В землянке, в которой должно было жить сто человек, жило триста... Стекол, конечно, в землянках не было, мороз был до двадцати градусов… Количество вшей я не могу перечислить... Есть не давали вообще ничего. Но потом выяснилось, почему не давали... В одну прекрасную ночь, это было дней через десять после того, как мы там все мирно загибались, появились странные люди из Гражданской войны. В кожаных тужурках, с маузерами, деревянными кобурами, в кожаных шапках. Все начальство лагеря было выведено перед линейкой, всех нас выстроили.. всех писарей, всех начальников штабов и так далее… и всех на наших глазах расстреляли. Потому что все, что полагалось нам, они ели сами. Это было первое ужасающее впечатление. Сейчас даже трудно в это поверить.. А потом нас посадили в товарник и привезли на станцию Сурок (речь идет скорее всего о приезде в учлаг Суслонгер Климента Ворошилова, который в годы войны отвечал за подготовку пополнений для фронта - прим. авт.)

В этих лагерях было примерно то же самое, но единственно отличие было.. Я никогда не забуду – нас вывели на линейку, а мы все в своем, в домашнем, у нас никакого обмундирования не было - вывели перед светлые очи начальства. Вышел человек в шикарной шинели, в кожаных перчатках, прекрасной каракулевой шапке и стал нас крыть матерными словами… Что не солдаты, что мы, так сказать, в общем там ... ненормативная лексика была употреблена... А ты знаешь... Самое смешное, что у нас, у меня в том числе, было такое чувство радости – вот нас ругают, а я рад. Потому что я вижу – есть власть, есть кто-то, кто это организовывает. Кто не даст, чтобы всю Россию и весь Советский Союз поставить на колени!

https://zen.yandex.ru/media/retrospectiva/vospominaniia-o-suslongere--stanislav-rostockii-5c7d7f7c29edf000af3ce380

[ДОН]

                                                      В 1973 г Переславль-Залесский ничем не отличался от того
                                             про который пишет автор. заштатный городишко , голодно и холодно
                                            за продуктами ездили в Москву и Загорск . помню выручали грибы и
                                             Плещеево озеро где ловили рыбу

[it68]

кто имеет желание "повторить".

Очередной срачъ?
Никто не имеет желание. Это строка из песни, я на это уже ссылался.
В той песне говорится, что если ПОНАДОБИТСЯ (вынудят) то повторим.

ИМХО

[ВЛКСМ]

странные места с такими странными названиями «Сурок»

Мой Дед там служил в 43-м году командиром части (арсенал ВМФ), уже без ноги, кап 2 был.
На ЧФ вернулся в 45-м.

[mic141168]

,по приказу Жукова,шофёра прилюдно обоссали?.....

Воспоминания военного шофера Жукова Г.К., похоже на этот случай. Что сделали с шофером охранники маршала дальше типа вместо трибунала, можно только догадываться... https://ok.ru/video/401082811822?fromTime=372
Немного не понятно, как Жуков не вылезая из кабины пощечину шоферу "студебеккера" отвесил и почему простого шоферюгу в штрафбат, туда только офицеров направляли. И это вспоминает тоже настоящий ветеран ВОВ.

[mic141168]

Человек прошел всю войну имея необычные для русского фамилию и имя.
Военные мемуары - моя война - память солдатская. Гоппе Герман

[domoskan1970]

Не о войне,хотя....
Автобиографический рассказ Георгия Жженова «Саночки»

Георгий Жжёнов ( 1915-2005) известен любителям кино по таким фильмам, как «Берегись автомобиля», «Экипаж»,  «Ошибка резидента», «Судьба резидента»,«Путь в «Сатурн» и «Конец «Сатурна», «Вся королевская рать», «Горячий снег».

Кинокарьера Георгия Жженова прерывалась дважды – в 1938 году, когда он оказался на Колыме по обвинению в шпионаже, и в 1949-м, когда он, ненадолго обретя свободу, был опять арестован и сослан в Норильск.

В 1955 году  Георгий Жженов был полностью реабилитирован Военным трибуналом Ленинградского военного округа. Высокая структура официально признала, что артист ни в чем перед ней не провинился.

Народный артист СССР Георгий Степанович Жжёнов был также и талантливым писателем, а богатая биография предоставила ему много «материала для размышлений» и для художественного раскрытия.
 
Проза Жженова посвящена пережитому и увиденному в лагерях. Ничего удивительного, что печататься его произведения стали только после перестройки. Известны следующие книги Георгия Жженова: «Омчагская долина», (1988), сборник «От «Глухаря» до «Жар-птицы» (1989), повесть «Я послал тебе чёрную розу…» (1996), сборник «Саночки» (1997) и мемуары «Прожитое». Мемуары увидели свет в год смерти артиста — 2005.

Ниже отрывок из его автобиографического рассказа «Саночки».

О посылках я узнал в один из банных для «вольняшек» дней, когда начальник лагеря зашёл в баню, попариться с мороза.

— Всё ещё живой, артист?! — удивился он, увидев меня на обычном месте за горящим бойлером. — Долгожитель!.. Хочешь — обрадую? Посылки пришли тебе из Ленинграда.

Новость была настолько невероятна, что я никак не отреагировал.

— Чего не радуешься?

Моё молчание его озадачило. Зная, как быстро начальство меняет милость на гнев, я решил не испытывать судьбу по пустякам.

— А это правда? — сказал я. — Где они?

— На «17-м», где же ещё!

— Так пошлите за ними кого-нибудь, гражданин начальник!

Он рассмеялся:

— Кого я пошлю?.. Хочешь жить — сам сходишь.

— Мне не дойти. Вы же сами видите, в каком я состоянии…

— А у меня весь лагерь в таком состоянии… — ещё пуще развеселился он. — Вот так-то, артист! Десять километров всего — и ты живой, думай!.. Сходить на «17-й» я разрешаю тебе.

Когда мехцех, последнее приисковое строение, осталось за спиной, я послал прощальный взгляд лагерю и медленно побрёл по лунной дорожке, напоминавшей серебряную ленту фольги, размотанную по голубому безбрежью снега, навстречу восходу солнца, в сторону заповедного «17-го»…

Вскоре начали слипаться, намерзать ресницы. Сплюнул. Слюна на лету превратилась в ледышку — первый признак, что мороз за сорок…

Надо было идти быстрее, чтобы согреться, но не слушались, не шли распухшие, ватные ноги… Несколько раз оступался, падал… поднимался… Продолжал идти через силу, в надежде, что вот-вот появится «второе» дыхание, станет легче. Одышка заставила смириться — явно не срабатывало, не справлялось перетруженное сердце. Когда в очередной раз споткнулся и упал, окончательно понял: придется отдыхать — идти дальше нет сил. Так и остался сидеть на дороге.

Когда немного восстановилось дыхание и унялось сердце, собрался с мыслями, пытаясь определить, где нахожусь и долго ли шёл. По знакомым очертаниям ближних сопок выходило, что отошёл от поселка всего-навсего километр-полтора, не больше. Все мои заочные банные расчёты за тёплым бойлером полетели к чертям, если за два с лишним часа пути мне удалось одолеть всего километр с небольшим.

Сколько же потребуется времени на весь путь?.. Ответ не оставлял никаких надежд.

Получалось, что идти придётся сутки — не меньше. Ни физических сил, ни иной энергии преодолеть это расстояние во мне не было.

… Медленно повернулся спиной к леденящему ветру и поплелся, спотыкаясь, обратно.

Ни отчаяния, ни жалости к себе я не чувствовал. Скорее наоборот: сознание принятого решения и ветер, от которого наконец нашёл спасение, подставив ему спину, принесли облегчение. Отчаяние настигло поздно ночью, когда я, насквозь промёрзший и обессиленный, перевалил через порог остывшей бани, ткнулся на свое обычное место между тёплым бойлером и стеной и завыл, как собака, почуявшая покойника.

Прошло три дня. И вот снова начальник лагеря вызвал банщика и приказал топить баню. Целый день несколько слабосильных зэков скребли, чистили, мыли полы и лавки в парной, грели воду и топили бойлер. Две сорокаведерные деревянные бочки, заменявшие ванны, были наполнены горячей водой. Втайне от банщика мы исполнили традиционный «ритуал» — помочились в обе бочки, выражая тем самым нашу пламенную любовь к начальству, умудрившемуся за несколько зимних месяцев отправить на тот свет половину вверенных им заключённых.

Начальник лагеря привёл с собой оперуполномоченного прииска. Это был высокий худощавый офицер (лейтенант МГБ) с внимательным взглядом тёмных недоброжелательных глаз.

На приисках Оротукана этого человека звали «Ворон».

Начальство явилось навеселе. Оба оживлённые и разговорчивые. Увидев меня у бойлера, начальник изобразил на лице радость:

— С возвращением, артист!.. Как жизнь молодая?

Слово «артист» ему явно нравилось. В его представлении я был чем-то вроде клоуна.

— Подвёл ты меня, артист, ох как подвёл!.. Я, можно сказать, поставил на тебя… побился об заклад с лейтенантом, а ты взял и обманул меня… Нехорошо!.. Я говорю ему, — он показал рукой на уполномоченного. — Пойми, говорю, у него нет другого выхода, он должен дойти!.. Иначе подохнет здесь — он это понимает!.. Это я про тебя… а он мне своё: «Один не дойдёт — замерзнет!» Плохо, говорю, ты знаешь артистов!.. Они народ особенный, двужильный!.. Так что случилось?.. Почему вернулся?

Как я ни крепился, слёзы все больше и больше застилали глаза. Я низко опустил голову, пытаясь сдержать их, не смог и впервые после возвращения беззвучно заплакал.

— Ну всё — местный! — махнул на меня рукой начальник, давая понять, что сеанс общения закончен, отвернулся и, стянув с себя нижнее белье, с весёлыми охами и ахами полез в бочку с горячей водой. Его примеру последовал и уполномоченный.

…Они веселились, поочерёдно бегали в парную, с хохотом обливали друг друга ледяной водой, «травили» анекдоты, с наслаждением пофыркивая в своих бочках, обсуждали предстоящие дела…

…Я тихо скулил в своем углу, обняв тёплый бойлер, следить за которым, судя по всему, была моя последняя обязанность на этом свете.

Из обрывков их разговоров, долетавших до меня, я понял, что утром уполномоченный отбывает в Оротукан, в управление.

Фантастическая мысль зародилась у меня в мозгу: «А что, если попроситься вместе с ним? Ведь путь его обязательно будет проходить через „17-й“, другой дороги не существует?!»

 
Я понимал всю безнадёжность моей мысли, понимал, что своей фантастической просьбой вызову лишь презрительную усмешку, и всё же с непонятной самому себе решимостью, решимостью отчаяния, что ли, выбрал момент, когда они, надев полушубки, докуривали послебанные цигарки, подошёл к уполномоченному и, глядя ему прямо в глаза, тихо сказал:

— Гражданин начальник! Возьмите меня с собой до «17-го».

Он появился, как и обещал вчера, перед самым рассветом…

Легко подпрыгивая на неровностях тропинки, за ним бежали детские саночки, то обгоняя хозяина, то, наоборот, застревая в наметённом снегу… Он легко дёргал за веревку, привязанную к санкам, и те опять весело устремлялись под горку… На санках лежал маленький чемодан — обычный дерматиновый чемоданчик; в городах с такими ходят в баню или носят завтрак на службу.

«Зачем ему санки? — подумал я. — Такой чемоданчик проще нести в руках…»

— Слушай меня внимательно: пойдёшь следом за мной. Идти буду не торопясь, нормально… Но предупреждаю — не отставать! Отстанешь — пеняй на себя, уйду! Ждать не буду. Цацкаться мне некогда!.. Пойдёшь один или останешься подыхать на дороге… Отдыхать сядешь тогда, когда я скомандую, не раньше. Никакой самодеятельности — иначе уйду! Подходят мои условия? Сдюжишь?!

— Постараюсь.

— Тогда все, — подытожил он. — Тронулись!

И мы пошли.

Впервые за последние три дня вдруг, чуть ли не до рвоты, захотел есть! Опять стали мерещиться посылки… И чего только в них не было! В который раз смакуя, я перебирал их содержимое… Все, что я любил когда-то на «воле», укладывал в них, сортируя и отбирая продукты с расчётом на предстоящее долгое путешествие. Любимая рыба горячего копчения, севрюга, осталась дома — в посылку упаковали воблу (над ней время не властно)… насладившись запахом полубелого хлеба с тмином и изюмом, решительно заменил его сухарями… Мясо не взял — только твердокопчёную «салями» (она прочнее) и сало… Украинское сало… с розовой прожилкой, тающее во рту… Как и полагается, все углы посылок забиты чесноком и луком… Сахар брал только колотый, от «сахарной головы» — он слаще. Не забыл, конечно, и табак! Папиросам предпочёл сигареты и махорку, объём тот же, а табаку больше… Мороженое…… при чём тут…… мороженое?

С ходу налетев на что-то непонятное, я ткнулся лицом в снег и… опомнился. Надо мной стоял уполномоченный и вытягивал из-под меня опрокинутые санки… посылки исчезли.

— Ты чего? — Он подозрительно смотрел на меня. — Что с тобой?

— Ничего, простите. — Выплевывая изо рта снег, я с трудом поднялся.

Пройдя ещё несколько десятков метров, я упал, все-таки упал… Своё «горючее» сжёг дотла — мои баки пусты, и резерв исчерпан, — дальше идти не на чём, ни сил, ни самолюбия — всё израсходовано… Кто-то сказал: «Нет сил жить, и даже отчаяние моё бессильно!» Моё «отчаяние» помогло мне каким-то образом встать на четвереньки, изготовиться к очередному «старту»; я начал было уже раскачиваться, чтобы подняться, и в этот момент увидел подходившего ко мне уполномоченного.

Я не мог скрыть радость, охватившую меня, заулыбался, но встать на ноги, как ни старался, не смог. С мрачным видом подойдя ко мне, он, ни слова не говоря, приподнял меня за шиворот из снега и усадил на санки. Чемоданчик переложил в ноги и крепко-накрепко прикрутил нас обоих верёвкой. Я не сопротивлялся. В моей душе сейчас победно пели ангелы, торжественно звучала суровая музыка Пятой симфонии Бетховена, исполняемая сводным оркестром всех лучших симфонических оркестров мира!

И тут уполномоченного прорвало:

— Чего улыбаешься, чего лыбишься, фитиль несчастный!.. Думаешь, жалко тебя стало? Нужен ты мне очень, артист… Посмотрел бы ты на себя, какой ты артист!.. Артисты в Москве, в Большом театре поют, а не на Колыме вкалывают… Спасибо скажи, что на меня, дурака, попал, а не на кого другого!.. Надо же! Расскажи кому — не поверят!.. Впрягся, как конь, в упряжку и тащу его, гада, контрика, — драгоценность какая, самородок!.. Брось улыбаться, говорю! Доулыбаешься, что брошу к чёртовой матери или пристрелю, как собаку, — навязался на мою шею, интеллигент…

Все оставшиеся до «17-го» километры он материл меня последними словами (то проклиная, то угрожая). Не щадил и себя, клял за минутную слабость в бане…

Ещё вчера он понял, что никаких физических сил пройти десять километров во мне нет, что моя просьба была чисто волевым всплеском, последней надеждой человека, стоящего на грани жизни и смерти… Он предвидел вариант, что, возможно, ему самому придётся тащить меня живого или мертвого… и всё-таки пошёл и на это.

Вот, значит, зачем ему понадобились саночки, вот зачем он захватил их. Какие слова способны объяснить этот поступок? Кто может исследовать, найти объяснение причинам неожиданной трансформации в психике людей — в этой бесконечной войне Добра и Зла?

Неподалёку от лагерной вахты уполномоченный остановил санки, распутал веревку, выматерился напоследок в мой адрес, закурил… Мы финишировали.

— Спасибо, гражданин начальник! — сказал я.

Игнорируя мою благодарность, он направился в помещение рядом с вахтой, на двери которого красовались три огромные, намалеванные суриком буквы — МХЧ (материально-хозяйственная часть); уже от двери, обернувшись, приказал:

— Жди меня здесь, — и скрылся.

Как собака неотрывно смотрит на дверь, в которую ушел её хозяин, приказав ей: «Сидеть!», так и я сейчас, ничего вокруг себя не видя, смотрел на МХЧ с надеждой и страхом и ждал возвращения уполномоченного. Вскоре он вышел, держа в руках два фанерных ящика, обшитые серым полотняным материалом, изрядно заштемпелеванные, с остатками сургучных печатей по стенкам, мои посылки…

— Забирай свое наследство! — Он поставил посылки у моих ног.

Наконец-то! Остался позади десятикилометровый тоннель между жизнью и смертью… Ценою нечеловеческих усилий я одолел его!.. Вот они — два ящика — у моих ног — в них всё!.. Моё спасение, моя жизнь! Они мои! И никто не в силах отнять их у меня!

В жизни каждого человека бывают поступки (главные поступки его жизни), которыми он гордится или, наоборот, которые презирает, старается скорее забыть… В моем положении поступил я тогда единственно правильно — я сказал:

— Гражданин начальник! Спасибо за всё, но я вас прошу, сделайте ещё одно доброе дело…

— Какое ещё дело? — недовольно спросил он.

— Отдайте посылки охране и прикажите не выдавать их мне… хотя бы в течение трех суток… Пусть несколько дней дают мне понемногу, порциями, понимаете?..

Уполномоченный серьёзно посмотрел мне в глаза и впервые, кажется, по-человечески искренне сказал:

— Вот за это — молодец!.. Смотри-ка, сколько в тебе силы, оказывается!.. Сколько характера сохранилось… молодец! Теперь верю — жить будешь!.. Я догадывался, что ты мужик крепкий, жаль, что контрик.

— Никакой я не контрик!

— Ладно — не агитируй! Пошли.

Он подхватил обе посылки и быстро зашагал к вахте. Когда меня позвали зайти в помещение, на столе лежали обе мои посылки. В комнате находились два дежурных вохровца. Распоряжался уполномоченный.

— Вскрывай! — приказал он одному из вохровцев и, показав рукой на меня, представил: — Этот фитиль с «Верхнего». Пришёл за своими посылками. Три дня не давать ему их! Как бы ни просил — не отдавать! Кормите понемногу, раза три в сутки, чтобы не случилось с голодухи заворота кишок, понятно? Учтите: он сам об этом попросил — боится за себя.

Охранник вспорол обшивку, подковырнул несколько раз верхнюю крышку и вскрыл посылку. Вытащить из неё ничего не удалось, кроме чудом сохранившейся описи, прилипшей к фанерной крышке. В ней перечислялось содержимое и количество каждого продукта.

Всё, что было в посылке, а именно: сахар, колбаса, сало, конфеты, лук, чеснок, печенье, сухари, шоколад, папиросы «Беломор», вместе с оберточной и газетной бумагой, в которую был завернут каждый продукт, за время трехлетнего блуждания в поисках адресата перемешалось, как в стиральной машине, превратилось в единую твёрдую массу со сладковатым запахом гнили, плесени, запахом табака и конфетной парфюмерии… Все пропиталось жиром и табаком, засахарилось…

Такая же картина повторилась и в другой посылке, с той только разницей, что там к содержимому добавились пара шерстяных носков и варежки.

— Нда!.. — удивился уполномоченный. — Это называется поел, покурил и газетку почитал!.. И всё зараз, в один присест. Что будем делать? Выбрасывать или?.. Распоряжайся, ты хозяин!

Охранники с брезгливым любопытством наблюдали за мной. Я подошёл к столу, откромсал ножом кусок и тут же при всех, почти не разжёвывая, торопливо проглотил, не разбирая ни вкуса, ни запаха, словно боясь, что кто-то может помешать или отнять у меня «это»…

Так мучительно долго ещё никогда не тянулось время, как в эти последние трое суток. Ни лежать, ни спать я не мог — животный инстинкт гнал из барака к вахте, поближе к посылкам. Я окончательно потерял контроль над собой: не доверял охранникам, боялся, что они или выбросят посылки, или скормят собакам. Как волк из засады, следил за каждым, кто заходил на вахту… Когда подходило время получать очередную порцию, я умолял отдать мне всё — уверял, что я уже в порядке, клянчил, плакал, угрожал, оскорблял, кричал «фашисты!», грозился выбить стекла в окнах, бил кулаками в дверь, в стены вахты, скулил от бессилия.

Спасибо охранникам!.. Они не поддались на мои «провокации» и в точности выполнили приказ уполномоченного. На моё счастье, у них хватило и нервов, и добродушия… Когда же им становилось особенно невтерпёж, они просто брали меня за шиворот и оттаскивали, как щенка, в снег, подальше от вахты…

Наконец наступил долгожданный день — трехсуточный «карантин» кончился!..

К недоумению вахтеров, за посылками я не явился! Уже закончился утренний развод в лагере, — бригады вышли на работу, а меня все нет и нет… Послали старосту узнать, в чём дело, куда я мог подеваться. Никуда я и не «подевался» — староста обнаружил меня в баке, на своем месте — я спал!.. В самый критический, кризисный момент физической и нервной истощённости моё подсознание (самый безошибочный диагностик) пришло мне на помощь, сделав выбор между сном и пищей. Я спал глубоким, живительным сном праведника! Так спят тяжелобольные, переборовшие болезнь. Так, наверное, спали вывезенные из блокадного Ленинграда спасённые дети — наступил кризис. Когда староста разбудил меня, впервые за эти горестные месяцы я почувствовал в себе слабый огонёк надежды, впервые поверил, что буду жить!

Когда «17-й» окончательно скрылся из глаз и перестали быть слышны: скрежет транспортёрной ленты, человеческие голоса и пыхтение паровых экскаваторов, когда в безбрежии сияющего на все четыре стороны слепящего снега воцарилась тишина, я остановился отдохнуть, мне захотелось есть…

Весеннее солнышко уже давало о себе знать — было тепло, и клонило в сон… Но теперь я уже вполне владел собой. Я сидел на санках и ел — обстоятельно и неторопливо… Интересно, что содержалось в той «массе», которую я сейчас с таким наслаждением разжевывал? Я развернул опись и перечитал ее вслух. В конце описи большие, неровные буквы, тщательно выведенные непослушной рукой матери, промаслились, чернильный карандаш расплылся, потёк, но разобрать написанное было можно…

Опись заканчивалась словами: «На здоровье, сынок! Береги себя».

[Йо]

торкнула мысль -  это ежелиб кто от лопаты написал про стройбат также цветисто и с деталями, как писавшие уваажаемые тут авторы, но, увы, все до единого..."одиночники"

[Султан]

Войны без памяти.
https://aif.ru/society/75_victory/voyny_bez_pamyati_dolzhna_li_rossiya_kayatsya_pered_polshey?from_inject=1

[ВВВ]

Сегодня в новостях по 1-му весь вечер трындели про значимость БПЛА в новых реалиях, в связи с чем вспомнился рассказ Пелевина "Зенитные кодексы Аль-Эфесби"

В книжке идёт рассказ о противостоянии между Россией и США в Афганистане. Завербованный ФСБ пиарщик Савелий Скотенков находит способ борьбы с американскими БПЛА MQ-9 Reaper. Пентагон управляет дронами  с помощью искусственного интеллекта, который одновременно занимается пиар-сопровождением ракетных ударов, показывая их в формате ток-шоу. Савелий (Сауль аль-Эфесби) пишет на земле фразы ("зенитные кодексы"), которые должны "вызвать у среднестатистического телезрителя возмущение, отвращение и гневное желание дать достойную отповедь". Встроенный в дроны ИИ начинает с ними спорить, перегружает систему и БПЛА падает. В ответ на атаки американцы разбрасывают над пустыней листовки антисоветского и антироссийского содержания. Это листовки попадают в Россию в виде упаковок для героина и в Кремле опасаются, что это приведет к цветной революции руками наркоманов. Противники заключают договор: Скотенков возвращается в Россию, а американцы перестают распространять антисоветчину. Правда самого Савелия похищает ЦРУ.
Там ещё интересен сам герой. Он разочарован в западе и ненавидит англо-саксов, потому что проиграл все свои деньги на валютном рынке поверив прогнозам англоязычных СМИ. После этого полюбил СССР и был завербован ФСБ.

Написано в 2010 году! Кто-нибудь вообще о подобном думал тогда?

З.Ы. А Пелевина ещё можно читать? Его же вроде никем пока не объявляли, или я что-то пропустил?

[nbv2002]

Написано в 2010 году! Кто-нибудь вообще о подобном думал тогда?

Да хз. Дрон, долина Бекаа, вроде из детства знакомые слова. Я всего лишь лет 5 назад узнал что авианосцы сходили с конвейеров Японии и США до 2й мировой как горячие пирожки в пекарне. А у нас Адмирал Кузнецов только один и то не авианосец, а авианесущий крейсер.
Но за то у нас Москва - порт пяти морей