Книги о войне

[2768]

Гляделки
Небольшой, но сильный рассказ, который берет за душу.
http://emosurf.com/post/7339

– Мам, а почему тот дедушка постоянно сидит на скамейке у подъезда? – девочка отошла от окна и посмотрела на мать.
– Какой дедушка? Григорий Иванович?
– Наверное, – пожала плечами девочка.
– Ну, хочется ему сидеть, вот и сидит, – улыбнулась мама, – свежим воздухом дышит.
– А почему он постоянно смотрит куда-то перед собой? – не унималась дочка, – я вчера проходила мимо, поздоровалась с ним, а он даже ничего не ответил. Уставился куда-то и сидит молча.
– Он же старенький уже, – терпеливо объяснила мать, – может он тебя не услышал просто.
– А еще… А еще он разговаривает сам с собой постоянно.

Женщина подошла к окну и выглянула на улицу. Старик сидел на скамейке в своей неизменной позе: оперевшись двумя руками на трость, стоящую перед ним, и положив подбородок на кисти рук. Немного понаблюдав за ним, женщина повернулась к дочери.

– Я надеюсь, что вы его не обижаете? – строго произнесла мать.
– Нет, конечно! – быстро ответила девочка, – просто он какой-то странный дедушка. Сам с собой разговаривает, а с другими – нет. Смотрит постоянно куда-то, сидит там один…

Женщина покачала головой и присела на стул.
– Дело в том, что он…

* * *

– Ну что, играем? – Смерть остановилась у скамейки и взглянула на старика, – кстати, здравствуйте, Григорий Иванович. Все время забываю поздороваться…
– Слушай, подруга, я вот сижу и думаю – тебе скучно жить или что?
– В каком смысле? – немного растерялась Смерть.
– Что ты меня мучаешь? Пришло время, так пойдем. Что ты со мной в эти игры играешь? Ты со всеми так?

Смерть вздохнула и присела на скамейку напротив.
– Нет, не со всеми. Только с теми, кто мне нравится. Вот вы мне нравитесь, не буду скрывать. К тому же, игры привносят в мою работу элемент справедливости и, не буду скрывать, развлечения.
– Ишь ты, как заговорила! – старик покачал головой, – элемент! Справедливость! Книжек начиталась что ли?
– Да, не так давно я освоила и это умение, – засмеялась Смерть, – был у меня один знакомый, так он письма писал сам себе, чтобы я подумала, что он еще здесь кому-то нужен. Пришлось подтягивать свои знания.
– Да черт с ним, с чтением. Игры ты свои зачем устраиваешь?
– Ну, весело же… – удивилась Смерть, – выиграл – живи еще. Проиграл – с вещами на выход. Несправедливо, что ли? Да и мне развлечение какое-никакое.
– А если человек постоянно выигрывает? Что ты тогда делать будешь?
– Ждать, – пожала плечами Смерть, – с одним я уже год в шахматы играю. Пока ни разу не выиграла. Но ничего… Вчера шах ему поставила. До мата еще не дошло, но я стараюсь. Рано или поздно все равно сдастся.
– Так ты и со мной уже полгода мучаешься. Оно тебе надо?
– Скучный вы какой-то, – махнула рукой Смерть, – думаете, мне интересно каждый день таких как вы под ручку водить? А так хоть какое-то разнообразие.

Старик ненадолго задумался.
– Ну что ж… Есть в твоих словах логика. Ладно, давай. Начинаем?
Смерть заерзала на скамейке, устраиваясь поудобнее, и улыбнулась.
– Давайте. Правила прежние – кто первый отведет взгляд, тот и проиграл. На игру два часа. Поехали…

* * *

– Честно говоря, я поражена вашим самообладанием, – убирая часы в карман и, вставая со скамейки, произнесла Смерть, – гляделки – игра не самая сложная из всех, которые я предлагаю людям, но она самая действенная. Мало кто выдерживал мой взгляд больше пяти минут, а вы уже полгода держитесь. Вам совсем не страшно?
– А чего мне тебя бояться-то? – усмехнулся старик, – тем более, что мы с тобой уже давно знакомы, и я успел на тебя насмотреться.
– Да? А когда, простите?
– Давно это было. Ты, наверное, не помнишь уже ту встречу. Я еще совсем молодой был… Немцы нас утюжили тогда по полной. Совсем не давали продохнуть. Вот и в тот день накрыли они нас своей артиллерией. Да так, что головы не поднять, – старик покачал головой, – лежу я, значит, в траншее. Вжался весь в землю – страшно же, знаешь как!? Гляжу, а по краю санитарка наша бежит – Валечка. Я ей кричу, мол, а ну прыгай вниз, дура ты такая! А она не слышит ничего, грохот страшный. Да и испугалась, наверное. Не видит ничего вокруг. Что делать? Вскочил, да к ней. Завалил ее на землю, а сам сверху упал. И тут как рвануло рядом… Последнее, что видел – как ты рядом стоишь, да на меня смотришь.
– Честно говоря, не помню уже, – пожала плечами Смерть, – тогда время такое было – каждый день новые лица сотнями, а то и тысячами… Так чем закончилось-то?
– Чем закончилось? Контузило меня тогда страшно и осколками нашпиговало. Врачи с того света вытащили. Так для меня война и закончилась.
– Ого, – удивилась Смерть, – не знала, что вы-то, оказывается, герой.
– Да ладно тебе, – махнул рукой старик, – любой бы так поступил… Ладно, пойду я домой. И ты иди.

Старик медленно поднялся со скамейки и направился к подъезду. Дверь открылась прямо перед ним и оттуда выскочила девочка.
– Ой, извините, – поняв, что чуть не ударила деда дверью, прошептала она.
– Да ничего страшного… – ответил старик и шагнул в проем, аккуратно переступив порог.
– А давайте я вам помогу? – затараторила девочка, – мне мама сказала, что вам нужно помогать, потому что…
– Я сам, ничего страшного, – попытался перебить ее старик, но было уже поздно.
– … потому что вы на войне ослепли и ничего не видите.

Смерть, уже сделавшая несколько шагов от скамейки, в ту же секунду замерла и остановилась. Медленно обернувшись, она уставилась на старика, который, в свою очередь, застыл у двери. Прищурив глаза, она молча смотрела на человека, который полгода водил ее за нос.

– Григорий Иванович, – тихо произнесла она.
– Да? – старик медленно обернулся.

Смерть недолго помолчала.

– А что с санитаркой стало? Живая?
– Валечка? Дома она. Болеет сильно. Поэтому никак нельзя мне помирать. Не выдержит она этого, не справится сама.
– Поженились, что ли?
– Ну да. После войны расписались. Так и живем с тех пор.

Смерть замолчала и, склонив голову набок, рассматривала старика, размышляя о чем-то своем. Старик стоял у двери и, оперевшись на трость, молча ждал ее решения.

– Я тут подумала… Скучная это игра – гляделки. Давайте еще пару лет поиграем, и если никто не проиграет, то потом в другую начнем? В города, к примеру.
– Пару лет? – произнес старик, – ну что ж, и на том спасибо… Ты на меня обиды не держи. Не за себя мне страшно, а за нее.
– Чего? – притворно громко выкрикнула Смерть, – я что-то в последнее время плохо слышу. Ладно, пойду я. До завтра, Григорий Иванович.

Смерть повернулась и, взмахнув своими темными одеяниями, быстрым шагом направилась прочь…

Автор: Евгений Чеширко

[fora]

Таким жить вечно!

[Хома]

были люди....

[mic141168]

Для Игоря - Трость, поищи книгу Н.Н. Никулин "Воспоминания о войне".
Так же шикарная книга Дмитрий Пантелеевич Панов "РУССКИЕ НА СНЕГУ. Судьба человека на фоне исторической метели". Это примерно, как "Ванька-ротный", только про лётчиков. Там же в начале книги очень наглядно про казаков Кубани.

[Трость25]

Ок. Информацию принял. Попаду за комп, поищу и почитаю.

С уважением:

[Трость25]

Прочитал я, Миша, Никулина...
Первая часть его воспоминаний, конечно же очень тяжелая, и какая-то плохопонимаемая, что ли... без дат, без имен... Очевидно ему, действительно необходимо было излить из себя ту тяжесть и горечь событий, участником которых он стал. О тех боях мало кто вспоминал в то время и люди, погибшие там в тех тяжелейших боях так и не были похоронены много лет. Не вписывались они (бои эти) в тонгдашнюю историю войны...
Вторая часть — Новеллы— уже более "живая" есть в ней люди, окружавшие его, с именами, описанием этих людей, их поступков, действий, подвигов и "подвигов". Наверное ветерану стало легче, излив душу в первой части.
В любом варианте воспоминания ценные.
Читал и до этого отзывы о его книге. В основном негативные, типа и солдат он плохой был и словами нетеми написал и события не так осветил. Вот и Фора, тоже позволил себе отозваться плохими словами о нем... По моему несправедливо... Пусть каждый судит о нем по-своему. Главное чтобы читали...

С уважением:

[mic141168]

В любом варианте воспоминания ценные.

Согласен.

[Йо]

"...В декабре 1944 года и в январе 1945 года в лагере накопился довольно изрядный запас трупов - примерно полторы тысячи или даже больше. Ежедневно умирало от двухсот до трехсот человек. Крематорий не был в силах с ними справиться. От перенапряжения у него даже труба потрескалась и грозила развалиться. Она не выдерживала беспрерывного накала. В холодные дни было еще полбеды. Но когда наступала оттепель, настроение в лагере заметно понижалось. Во все углы проникал трупный запах. Даже вареная картошка, и та чем-то отдавала.

Хуже всего, что зловоние доходило и до сиятельных ноздрей. Волей-неволей пришлось начать серьезную борьбу с трупами. Власти долго ломали голову и наконец придумали: выкопать возле лагеря на опушке глубокие ямы, свалить туда покойников, облить их смолой и сжечь.

В ямах трупы тлели страшно медленно. Приходилось все время поливать их смолой и переворачивать вилами, словно котлеты, чтобы они скорее поджарились. Днем еще туда-сюда. Но ночью открывалось страшное зрелище достойное хорошей оперы.

Тлеют, дымятся покойнички. Запах жженой резины распространяется по всему лагерю. Эсэсовцы, вооруженные вилами, прыгают вокруг ямы, как черти с ведьмами в Вальпургиеву ночь.

Однако и с сожжением трупов начались неприятности. Как только наступала ночь, над лагерем появлялись самолеты неизвестной национальности. Покойников они, правда, не бомбили, но их гудение было все же не очень приятно. Кто их знает - бросят они бомбу или просто так пугают. А что если они, бестии, возьмут и все сфотографируют? Горящие трупы не сразу погасишь, да и смолы жалко. Бежать сломя голову тоже как-то неудобно. Из-за крамольных самолетов пришлось ночные работы прекратить. Сожжение трупов производили только днем, а ведь зимние дни коротки... Инфляция трупов приняла угрожающие размеры.

Правда, не всегда в лагере был такой богатый урожай трупов. В августе, сентябре, октябре 1944 года в Штутгофе насчитывалось до 50 - 60 тысяч заключенных, а умирало ежедневно совсем мало - от трех до пятнадцати человек. Попадались дни, когда никто не умирал. Нет свежих трупов, хоть плачь. Власти, конечно, не могли долго мириться с таким убожеством. Неужели вложенный в крематорий капитал так и будет лежать без движения? Нет, тысячу раз нет!

Власти нашли гениальный выход из положения - наладили искусственное производство трупов. Набирали целый грузовик стариков, доходяг и разной другой рухляди - трах-тарарах - и трупы готовы. Материалом для искусственного производства трупов в основном были евреи, число которых к тому времени сильно возросло в лагере.

Не всегда евреев расстреливали - пули все же ценились дороже, чем трупы. Чаще всего власти пускали в ход газы, причем в той самой крохотной собачьей конуре, из-за которой эсэсовцы должны были лазить на крышу.

Усаживая обреченных в грузовик, им не, говорили, куда везут. Больше того их даже утешали, уверяли что отправляют на работу, что там, на новом месте, их ждет лучшее питание. Тем не менее пассажиры часто догадывались, в какую сторону мчат их колеса судьбы, не садились в машину, не шли в газовую камеру. Эсэсовцы изрядно уставали, пока наводили порядок.

Особенно много хлопот доставляли эсэсовским молодчикам старые еврейки. Их и в машину посади - сами влезть не могут! - и из машины высади. Старухи и в грузовике продолжали шуметь. Их вопли были слышны во всех конца лагеря. "Ну не ведьмы ли они?" - возмущались оскорбленные эсэсовцы.

- Мы тоже люди! - Wir sind auch Menschen! - кричали женщины.

Но эсэсовцы, видимо, были другого мнения. Мольбы евреек не очень действовали на них.

Кричали не только в машинах. Кричали дочери, сестры, матери, оставшиеся за колючей проволокой. Кричали все, кто - громко, кто - потише. Эсэсовские нервы видали виды, но и они порой не выдерживали. Молодчики убегали от еврейского блока. Заключенным, разумеется, некуда было бежать. Заключенные покорно слушали, слушали и молчали. Что они переживали - это их личное дело. А посторонним в личные дела вмешиваться не стоит.

Чтобы еврейки больше не портили эсэсовцам нервы, власти придумали такое средство: обреченных на смерть погнали к поезду. Пусть все заключенные думают что женщины действительно уезжают на работу. Около поезда евреек ждал крупный чин, одетый в форму железнодорожника.

- Милые дамы, начинается посадка! Прошу занимать места, - вежливо объявлял он.

Евреек загнали в вагон. Заперли двери. Когда поезд набрал скорость пустили удушливый газ.

Свою хитрость эсэсовцы использовали только раз. Из их затеи ничего не вышло. Задыхавшиеся еврейки и в поезде подняли шум, ломились в двери, стучали в окна - только повергли в ужас мирных граждан, живших у дороги.

Трупы, произведенные таким ускоренным способом, в официальных бумагах не расценивались как мертвецы. Обычно умершие обозначались буквой Т - Tot мертвый - и вычеркивались из списка живых. Самоубийцы-добровольцы относились к разряду ФТ - Freitot - смерть по собственному желанию; прочие вышедшие в тираж узники отмечались буквами Ех - Execution - то есть наказание, приведенное в исполнение по приговору гестаповского суда. Трупы, полученные искусственным путем, обозначались инициалами СБ - не истолкуйте их, ради бога, как Сруога Балис, - на самом деле они обозначали Sonder Behandlung, то есть - особая обработка.

Разве поймет человек не разбирающийся в рецептах политической кухни гестапо, что значит сие деликатное название?..."
Балис Струога "Лес богов"

[Йо]

"...После утренней проверки каторжники  выстраиваются и  тащатся на работу.
За  отправкой наблюдают сам  начальник  лагеря и его помощники. Проходя мимо
них, надо обязательно  снять шапку,  прижать  к  бедрам  руки  чтобы они  не
болтались, и вытянуться прямо, как будто за спиной у тебя привязана доска.
     Первыми идут отряды  ремесленников. Они  работают  по специальности,  в
помещениях, умело  добывают лучшее  питание, получают  некоторые  доходы  со
стороны. Пусть рваные пусть грязные, но  они  еще не  потеряли человеческого
облика. Замыкает шествие так называемая "Waldkolonne"  - лесная команда. Она
валит  деревья,  таскает  сучья, корчует  пни,  носит  землю  и  т.д. Работа
тяжелая,   на  холоде,  под  дождем.  Пища   никудышная.  Никаких   побочных
заработков.
     Огромная лесная команда разбита на сотни. Во  главе каждой идут  капо и
вице-капо - надсмотрщик и его заместитель.
     Капо - бойкие изворотливые парни с красными  повязками на рукавах.  Они
из кожи вон  лезут, муштруя  своих  рабов, чтобы те произвели на  начальство
самое  выгодное  впечатление:  кого  облают,  кого  лягнут,  кого  пощечиной
вдохновят,  кого палкой огреют... Все это делается для  начальства, -  пусть
оно похвалит за усердие и угодничество.
     Но старания капо не приносят желаемых результатов. Трудно  поддерживать
равнение  в  рядах,  трудно  добиться  ровного  шага. Уж очень разношерстная
публика. Есть  среди узников  сильные  люди, недавно попавшие в  лагерь. Они
идут твердо  высоко  подняв  головы. Но  большинство  заключенных составляют
горемыки-оборванцы с изможденными, а  то и с распухшими  от голода лицами, с
больными ногами. Кто в клумпах,  кто босой. В  марте - босиком! Сгорбленные,
скрюченные...  Многие из них уже не придут с работы... Вечером когда команда
возвращается в лагерь она приносит по несколько мертвецов: по три,  по пять,
по восемь, по десять...
     Когда  заключенные проходят,  двор лагеря  заполняет  неизвестно откуда
появившаяся толпа призраков. Странная такая!
     Призраки  не   идут,  а   ползут.   Потихоньку.  Беззвучно.  Как   тени
проплывающих облаков.
     Ползут...  Когда-то,  может  быть,  совсем недавно  они были  людьми. У
каждого был свой дом. Каждого ждали  родители. Сестры.  Братья. Может, жена.
Может,  дети.  У них была родина  и жизнь -  воля свобода, желания.  Ползут.
Ползут, поддерживая, цепляясь друг за друга. Никто  их не гонит, никто их не
бьет. В этом мире им уже все безразлично.
     Их клумпы уже не постукивают. У них нет сил оторвать ноги от земли. Они
тащат свои конечности так медленно, что почти не слышно скольжения.
     Одни   с   поникшей  головой  изредка  посматривают  на  землю,  другие
затуманенным взглядом озираются вокруг, ничего не понимая, ничего  не желая.
Третьи опираются на своих  спутников смежив глаза, как в гробу, и  с  трудом
волокут свинцовые  ноги. А лица, лица! Одно  страшней  другого. Одно другого
горестней.
     Если бы  они не двигались,  если бы перед нами были покойники, страх не
так леденил бы душу.
     С  покойника  какой  спрос? Ему что!  Но  когда  живой  труп  ходит  на
работу!..
     Какое моральное, какое историческое оправдание можно  найти для тех кто
с легким сердцем обрекает людей на страшные муки в концентрационных лагерях?
Никакие  политические, никакие религиозные, никакие идеологические мотивы не
могут  служить им  оправданием! Свою  низость, свое падение  тюремщики могут
искупить  только  в  том случае, если сами закончат  существование в тех  же
условиях, в  которые они,  руководствуясь безумными своими  идеями,  ввергли
других.  Иначе  -  вечное  проклятие  будет  уделом не только  их,  но и  их
потомков!..
     Ползут... Ползут...  Люди различных национальностей,  разных профессий.
Два-три месяца назад они еще были совершенно здоровы!
     Новичку и приблизиться к  ним  трудно -  от  них несет трупным запахом.
Руки  в ранах, ноги в волдырях.  На ранах  копошатся  паразиты. Но призраки,
бывшие  людьми  не  обращают  на них  внимания. Ползут... Ползут...  Тихо...
Медленно...  Иногда  один,  иногда  другой отстанет  от  толпы,  пошатнется.
Задумается. И не решит, что делать. Сделает  шаг.  Сделает другой. Упадет на
колени. Упрется руками в землю. Проползет на четвереньках три-четыре  метра,
оглядится невидящим  взором,  приникнет лицом  к  земле, припадет  грудью  к
песку.  Оцепенеет  на  минуту.  Дрожь  передернет  его. Смертельная  тоска в
глазах.  Ни слова не промолвит бедняга. Не  вздохнет.  Не пошевелит  губами.
Отползет безмолвно  в  сторону.  К бараку.  Под  забор.  Отползет...  Ляжет.
Закроет глаза. И - конец.
     Другой же  не хочет  отделяться от толпы.  Падает  наземь и лежит.  Его
соседи не в силах ему помочь. Идущие сзади задевают его ногами, спотыкаются.
Некоторые с  горем  пополам  перешагивают  через него. Некоторые, обессилев,
валятся сверху.
     Ползут... Ползут... Ползут... Сколько их? Сто, двести, триста? Кто они?
Команда лагерных доходяг. Они идут на работу! "Идут на работу"!!!
     Команда  доходяг  устойчива.  Она  не  уменьшается.   Люди  в   ней  не
переводятся.
     Что с того, что  большая часть доходяг умирает за день - в  бараках, по
пути,  на  "работе"...   Вечером  вернется  лесная  команда.   Она  пополнит
поредевшие  ряды  доходяг.  На  смену  умершим горемыкам придут кандидаты  в
покойники. Количественный состав команды доходяг остается неизменным.
     Лесная команда, в свою  очередь будет усилена за счет новых арестантов.
Через  месяц-другой  многие  из  них  вольются  в  команду  доходяг.  Так  и
совершается круговорот жизни в лагере.  Ежедневно в Штутгоф доставляют новые
партии  заключенных,  однако  количество  обитателей  лагеря  растет   очень
медленно.
     В  страшных муках умирают люди  на полях сражений. Но там -  все равны.
Там ждет раненых помощь. Там - в руках у людей оружие, они могут защищаться.
Там - смерть и страдания имеют  какой-то смысл: борешься  ради какой-то идеи
за  родину, за свободу. А  тут -  пустота. Бессмыслица. Нелепость. Никто  не
окажет тебе помощи. Никто не посочувствует, не утешит в горе, не проводит  в
последний путь напутственным словом любви.
     Уж лучше умереть  по  приговору  даже  на  виселице,  чем от  голода  и
гнойников! В старину в некоторых странах существовала традиция: перед казнью
выполнить   последнее  желание  осужденного  на  смерть.  Ему  давали  есть,
разрешали курить, написать письмо, опрокинуть чарку... А тут - пнут ногой, и
все...."
Балис Струога "Лес богов"

[ВЛКСМ]

Сожжение трупов производили только днем, а ведь зимние дни коротки...

Это - бредятина, дальше читать не стал.

Перечитай "Искра жизни" Ремарка. Там больше правды, ИМХО.

[Йо]

Бали́с Сруо́га (лит. Balys Sruoga; 21 января (2 февраля) 1896 — 16 октября 1947) — литовский прозаик, литературный критик, литературовед, театровед, драматург, публицист, переводчик, эссеист; доктор философских наук (1924)

Сруога попал в немецкий концлагерь, откуда возвратился в Вильнюс. Успел написать книгу о лагере, достаточно сильную, циничную, по тону немного напоминающую Боровского. На писательском собрании один из партийных чинов сказал буквально следующее: немцы, видимо, были правы, что держали таких людишек в концлагерях. Сруога был потрясён и вскоре после этого собрания умер.

https://ru.wikipedia.org/wiki/Сруога,_Балис

[Йо]

"...Для  нужд  заключенных в лагере  открыли  лавку. Официально ее называли
кантиной.  В  кантине  могли покупать  товары  все  заключенные,  у  которых
водились деньги. А деньги добывали следующим образом.
     У новичка, попавшего в Штутгоф деньги немедленно забирали и отдавали на
хранение в "банк" - канцелярию Гапке. Заключенным строго запрещалось держать
деньги при себе в какой  бы то ни было  валюте. Из средств,  замороженных  у
Гапке,  узник  каждые четыре-пять  недель  мог получить по  15  марок, но не
банкнотами,  а  особыми  купонами,  которые  в  кантине  принимались  вместо
денежных знаков. Потом лавка рассчитывалась с учреждением Гапке.
     Поскольку в универсальный  магазин постоянно заходили  и  эсэсовцы,  не
имевшие арестантских купонов, то лавочник принимал и банкноты, что  было  на
руку различным лагерным жуликам и бизнесменам.
     Свободных банкнотов в Штутгофе было  более чем достаточно. Изворотливые
новички ухитрялись  спрягать некоторое количество денег,  не все  сдавали  в
кассу. Кое-кто  забывал деньги в карманах одежды. Гардеробщики находили  их,
вытаскивали, и тут же пускали в  оборот. Не  прекращался и приток средств  с
воли  -  через  разные  рабочие  команды  и  через  вольнонаемных  мастеров,
сбывавших за пределами  лагеря  украденное в лагере добро. Деньги в Штутгофе
не переводились. Когда Леман или Зеленке  играли в  карты,  на  столе всегда
лежали сотни и тысячи марок. Игра  в карты,  особенно на деньги -  строжайше
запрещалась.  Тем  не менее играли во  всех блоках, иногда на очень  большие
суммы.
     Весной  1944  года в лагере  провели "денежную  реформу":  была введена
категория  так называемых образцовых каторжников - Bevorzugte Haftlinge. Они
носили букву "V" на рукаве и имели  право не стричься наголо. Ее присваивали
писарям,  ремесленникам,  мастерам,  капо,  блоковым,  шрейберам и некоторым
рядовым заключенным. Так как  труд в  лагере из  принципа  не оплачивали, то
отличники еженедельно получали, якобы за добросовестную работу, премии  от 1
до 5 марок, причем получали особо  установленными бонами. Каждый, получивший
премию, мог взять со своего текущего счета сумму, равную полученной награде.
Ежемесячно ему  таким образом  выдавали около 30 - 45  марок. На них он  мог
покупать    в   кантине   все,    что   там   было.   В   данном   отношении
"каторжники-отличники"   находились   в   лучшем   положении,  чем  почетные
каторжники. Последние были освобождены от работы и штатных мест не занимали,
следовательно, не могли  рассчитывать ни на  какие премии. Только в  порядке
исключения  им разрешали каждый месяц брать  по  15 марок со своего текущего
счета. Правда, почетные каторжники отыгрывались другим способом.
     Литовский  блок  славился в лагере  своей  честностью. - мы никогда  не
воровали продукты.  В силу этого обстоятельства власти часто посылали нас на
подсобные  кухонные работы. Была создана постоянная рабочая артель из  15-20
человек  для  выгрузки  продуктов из машин  в лагерные склады. Артель днем и
ночью находилась  в полной  боевой  готовности  и являлась по первому  зову.
Некоторые члены  нашей артели выполняли другие работы: убирали овощи, резали
и  шинковали  капусту и т.  п.  За свой труд артель получала,  неофициально,
известное вознаграждение продуктами. Оплата натурой  в  лагере имела большое
значение и вполне заменяла собой денежные премии.
     Другие  заключенные,   лишенные  знаков  отличия,  никаких   премий  не
получали. Для них текущий счет был книгой за семью печатями.
     Образцовых каторжников было сравнительно немного. Все  остальные узники
не имели за душой ни пфеннига и в лагерном универсальном магазине приобрести
ничего не могли. Несмотря  на  бедность ассортимента товаров, кантина все же
играла большую роль в жизни заключенного. Там иногда можно было купить кусок
полусгнившего  сыра, вареную  свеклу,  бутылку минеральной  воды,  картошку,
салат,  редиску,  рыбу,  морковь.  Это  было  ценным  дополнением к  скудной
лагерной пище  и, что особенно важно, готовилось чище,  чем на  арестантской
кухне. Франты получали  в универсальном магазине бритвенные  принадлежности,
кремы,  зубную пасту, даже березовую воду. В кантине  продавали  курево.  Во
всех тюрьмах мира папиросы и табак ценятся на вес золота  и  являются  самой
ходкой валютой.  Их всегда выменяешь на хлеб,  суп, мармелад и многие другие
товары.
     В 1943 году в лагере можно было свободно купить отличное курево. В 1944
году снабжение табаком ухудшилось,  но состоятельные заключенные все же были
обеспечены  им лучше,  чем  немцы на  свободе или  рядовые  эсэсовцы. И  вот
почему.
     Весь  доход  от  кантины  поступал  в  пользу  эсэсовской  организации.
Заведовал магазином  эсэсовец, а  за прилавком  стояли заключенные. Какие бы
товары в:  лагерь ни доставляли, они  не залеживались на полках. Заключенные
раскупали  буквально  все.  Да и понятно - где  же еще можно было  потратить
лагерные  боны?  Эсэсовская организация  была  тоже весьма заинтересована  в
товарообороте. Цены она устанавливала по собственному усмотрению и, конечно,
более  высокие, чем на свободном рынке. Кроме того эсэсовцы  получали товары
скорее,  чем какая-нибудь  частная  лавочка. Наконец все, что залеживалось в
специальной эсэсовской лавке в Штутгофе, сбывалось в кантине заключенных.
     Работа  в  кантине  считалась едва ли не  лучшей в лагере. Долгое время
здесь трудился  один только заключенный, бывший  трактирщик, поляк. Два  его
сына служили в армии и оба  погибли  на  фронте. Он  сам пятый  год маялся в
лагере.  Впоследствии  трактирщик  получил  помощника  а  перед  ликвидацией
Штутгофа - еще одного.
     Работники  магазина были богатыми людьми. Жили они в самой  кантине, на
лагерную  пищу  даже издали смотреть  не  хотели  и  питались на собственные
средства.
     Расплачиваясь  за покупку, заключенный отдавал  лавочнику свои  купоны.
Тот  должен был  вырезать соответствующее их количество  из общего листа.  А
вырезал,  сколько  хотел.  Проверять и не  пробуй  -  получишь  в  морду. Не
нравится - скатертью дорога.
     Берет заключенный тюбик зубной пасты,  платит большие деньги -  полторы
марки.  Вышел, ощупал  покупку. Паста  оказалась  старой,  затвердевшей. Она
крошится и  никак не  соглашается  вылезти  из  тюбика.  Что  от нее  проку.
Возвращается  покупатель  и  просит:  "Замени  пасту.  Я  же  полторы  марки
заплатил!"
     Вместо   зубной  пасты   узник   получает   в  зубы,   да   еще  слышит
издевательское:
     - Болван. Ты пасту на хлеб намажь вроде сыра и съешь.
     Затем следует пинок ногой.
     Узник уходит в слезах. Что ему остается делать?
     От таких комбинаций  продавцы  получали солидную прибыль. Они торговали
умело.
     Самым  ходким  товаром  было курево. Весь транспорт табака лавочники не
продавали. Большая часть попадала  в укромные  местечки,  в  потайные ящики.
Арестанты  покупали  курево,  вмиг  его выкуривали или  продували в карты. В
лагере наступал  табачный голод. Курильщики волком выли. В кантине курево не
иссякало.  Но  не   каждый   мог   получить  его.   Получали  только   лица,
пользовавшиеся доверием лавочников и  имевшие с  ними связи. Доступ к куреву
открывали лесть и славословие, подхалимаж и угодничество. Охотно принимались
также  и подарки  - картошка, маргарин, колбаса... Женщинам-арестанткам было
запрещено курить. Курево им не продавали. Но и они его получали в кантине. В
обмен шли прекрасные чулки, белье, носовые платки, пуловеры, - то, что могли
украсть женщины.  Кроме  того,  одежда  продавцов  всегда  была  превосходно
выглажена.

Балис Струога "Лес богов"

[fora]

 В 1943 году в лагере можно было свободно купить отличное курево.

Советский военнопленный мог себе позволить купить сигареты?Причём отличные?

[domoskan1970]

Написано участником событий.Почти сразу после событий.Не по заказу властей..Живой язык.Немного цинично, но читается легко...

[Трость25]

  В 1943 году в лагере можно было свободно купить отличное курево.

Советский военнопленный мог себе позволить купить сигареты?Причём отличные?

Валера, я почитаю полностью, тогда смогу как—то судить о деталях. Предлагаю и тебе попробовать сделать это. Тогда и обсудим...
А то что автор через это прошел — несомненно.
Ну что, читаем ?

С уважением: