Re: 118 площадка вч 55151призыв весна 87-89

[RamSab]

Парни, нужен передых. Выкладываю первую часть. Но воспоминаний еще много. Так и буду частями выкладывать.
:Жаль, что формат форума не позволяет вставлять тексты
Рамиль Сабиров
Армейские мемуары.
Байконур. Плащадка 118-253
1989-1991 годы
Военно-строительный отряд (ВСО).
Пора бы и мне отметиться своими воспоминаниями. Наверняка кому-нибудь будет интересно, как проходила служба в ВСО на космодроме Байконур в это время. А время для страны было жестокое. Как раз в этот период отпустили цены, пропали с прилавков товары, все продавалось по талонам.
Итак. Опуская рассказ о проводах, которые, к слову сказать, были веселыми, грустными и очень романтичными одновременно, начну с Егоршино, призывного пункта Свердловской области.
Меня сразу определили в команду 160, и нас в этой команде набралось до удивления много. Офицеры говорили, что команда поедет в Ташкент, страну теплую и приветливую. Кто-то из команды стал рассказывать, как в Ташкенте хорошо, потому что бывал там у своих родственников. В общем, ничего не предвещало беды, как говорится. Настроение было радостное. Но между делом, некоторые офицеры и прапорщики за некоторые провинности пугали призывников, что отправят их на Байконур, где не растет трава, от воды люди дохнут, летом ночью пронизывающий холод, а днем - невыносимая жара, где землячество в таком состоянии, что люди порой убивают друг дружку. В общем, по описаниям, сущий ад.
Ехали мы поездом, как водится, трехэтажным порядком. Контингент был, надо сказать, очень разношерстный. Я удивлялся некоторым особенно брутальным типам, с надписью «Не буди» на веках и прочих тату на телах, как их-то в армию забирают? Было иногда ощущение, что мы едем этапом, такая царила атмосфера.
По ходу дела несколько новобранцев скооперировались и устроили показной дебош в конце вагона. Прибывшие на разбор сопровождающие офицеры и сержанты не заметили, как в это время у них из купе вытаскивали бутылки водки (которые были заблаговременно отобраны еще до посадки в эшелон). После этого полвагона всю дорогу были бухие, облевали весь туалет и периодически устраивали пьяные разборки.
Спустя какое-то время лесистая местность за окном сменилась степью, а затем и пустыней. То тут то там стали появляться верблюды. Ура! Мы почти в Ташкенте. И пофиг, что сержант, которого напоили призывники, раскололся и сказал, куда мы едем. Почему-то думалось, что на Байконуре верблюды не водятся. Хотя, по правде сказать, качественный состав нашей группы действительно настораживал.
Итак. Станция Тюра-там. Пустыня. Военные в странных головных уборах, которые видели по телевизору в передачах про Афганистан. Где мы вообще?! Да, ребята, Байконур. Байконур, это жопа, говорили нам сопровождающие военные из комендатуры. Здесь, одна задача для военного строителя – выжить!
Мы долго шли пешком какой то нескончаемой колонной по грунтовой дороге. К нам приставали дети-казахи и выманивали оставшуюся в карманах мелочь. Мы не скупились, бросали в песок медяки и ошарашено и с любопытством глядели на грязных юных сынов Казахстана. Впрочем, мы и сами выглядели не лучше. Где-то уже ободранные, помятые, с полупустыми рюкзаками и измученные непривычной жарой и бессонными ночами.
Собрали всех в клубе одной из частей. Ко мне подходили покупатели и приглашали в часть, где есть ансамбль. Я помню, как уже мечтал, что буду играть на гитаре и петь, жизнь будет – малина, часть в городе – незабываемые увольнительные и все такое прочее. Однако, как оказалось, мою судьбу уже определили, причем еще до того, как я призвался. В госпитале нужен был сварщик, а у меня 4-й разряд и красный диплом. Как оказалось потом, сварщик им нужен был ну очень сильно, и работы для меня накопилось очень много.
Первый шок. Едем из клуба уже по частям. Первый или второй заезд – отряд Бочкарева, на 253 площадке. Нерусские солдаты пытаются подойти к грузовику и изучить вновь прибывших духов. Из машины выскакивает сержант комендатуры, берет толстенной бензиновый шланг и без лишних слов бьет по спинам собравшихся вокруг машины узбеков-таджиков-азербайджанцев. Как животных, честное слово, которые не понимают слов, а только палку. «Во попал!» - первая мысль.
В нашей части, части Зенина, такого не было. Мирно выгрузились, где-то в роте нас постригли наголо, сняли всю одежду, пошли в баню. Нашим командиром в карантине был ст. лейтенант Тымкив. В карантине все было достаточно по-армейски, по уставу что ли. Запомнилось только, что наши сержанты очень любили объявлять выговор с занесением в грудную клетку. От этого пуговицы на наших х/б на уровне груди у всех были с вмятинами. Мы ходили строем в столовую, пели песни. Наш старшина, сержант Селезнев (есть на фото), несколько раз объявлял мне благодарность и вообще сделал меня запевалой для строевых песен.
Еще запомнилась еда. После маминых пирожков я долго не мог есть эту пищу, и до сих пор помню этот странный вкус и запах. Поэтому я питался только чаем (тоже странным) и хлебом с маслом. То ли от такой диеты, то ли от шока все две недели! я ни разу! не сходил в туалет по-большому!
14 дней прошли.  Я наконец-то сходил в этот ужасный, весь пропитанный хлоркой гадюшник. До сих пор помню, как сидя в позе утки, со слезами от запаха и от  натуги, пытался выдавить из себя все, что осталось от маминых пирожков и от хлеба с маслом. Жутко вспомнить.
После карантина большую часть новоиспеченных духов отправили в госпиталь, в командировку. Большая часть откомандированных ушли в «краснопогонники» - то есть стали солдатами медицинской службы. В основном это контингент из Украины. Они работали санитарами в отделениях. Я и еще несколько новобранцев стали работниками хозслужбы. Я стал сварщиком.
Летом работать сварщиком в таких условиях  было тяжело. Послекарантинные 3 месяца как раз были летом. Стояла жара. В моем ведении был огромных размеров трансформатор на маленьких колесах, от которых на песке не было никакого толка. Приходилось его таскать по всей территории госпиталя. Я варил решетки на окна с клеткой для кондиционера. Поскольку я не успел даже пройти практику после ПТУ, для меня это дело было новым и давалось тяжело. Практически первой моей работой была сварка конструкций для свинарника прямо на месте. Такого количества тараканов я не видел никогда и даже в самом страшном сне. Они были к тому же жирные и огромные. При работе падали с потолка и с конструкций прямо за шиворот и на голову.
Еще варил навес для овощехранилища. Тоже еще та работка. На высоте, т.с. Трансформаторного кабеля не хватало с земли и его пришлось удлинить из каких-то обрезков проводов. Опоры были железные, и в месте стыков этих проводов постоянно замыкало и искрило. Зайцев я тогда наловился много. Глаза болели долго после этого.
Наши деды, в основном хохлы, сразу предупредили, что по духани будет тяжело. Но что будет очень тяжело, мы узнали на своем горбу, как говорится. Краснопогонники постоянно зависали у себя в отделениях, а почти всю службу по хозчасти в роте приходилось делать нам, вэстрам. Хотя ПХД мы все делали вместе: драили  полы зубной щеткой и все такое прочее, про это многие знают. Был в роте парень из черпаков, который мне импонировал. Я не помню, откуда он был родом, но по национальности был кореец. И фамилия у него Ким. Он играл на гитаре. Мы с ним пытались замутить ансамбль и даже обращались к нашему замполиту с такой просьбой. Но ничего из этого не вышло. К тому же работы у меня было столько, что я даже и думать ни о чем не мог, кроме как о сне.
Кроме основной работы и работы в роте приходилось выполнять еще спецзаказы. Наш старшина сержант Казим (дагестанец) периодически закрывал меня в каптерке с гитарой, включал Ласковый май и заставлял учить песни наизусть. Ночью он меня будил и мы ехали на грузовике на бетонный завод к его друзьям. Я там был музыкантом. Такое у них было представление о цивилизованном отдыхе. А я же просто валился с ног.
Самым приятным времяпрепровождением было на то момент дежурство по госпиталю. Мы гуляли по территории госпиталя в поисках нарушителей и ловили фаланг.
Недалеко от свинарника стояла эстакада для мытья машин. Я почти не отходил от нее, и старался все свои работы проводить рядом, по возможности. Потому что только там можно было облить себя из шланга водой, чтобы пережить эту страшную жару от солнца и от сварки. Постираться вовремя не удавалось и мою ВСО (робу) временами можно было ставить в угол, настолько она было пропитана потом и была белой от соли.
Пока я служил в госпитале, из нашей родной части в госпитале умер один азербайджанец, от дифтерии. Я слышал, что от дифтерии на Байконуре погибло достаточно много солдат. Хотя на гражданке об этой болезни почти не слышал.
В итоге всей этой службы «духом» я, похоже, сломался. Я стал совершенно нечувствительным к боли и наездам со стороны старослужащих. Стал откровенно посылать дедов куда подальше, получал соответственно взамен п...ды. А один дед как то сказал, что я пишу такие замечательные песни, а на деле оказался слабаком. Этот диалог меня добил. На фоне общей нечувствительности вдруг возникли чувства и желания. Я твердо решил, что не останусь в госпитале, где царит дедовщина, вообще жестокость. Пошел к начальнику МТО майору Лысюку и попросил, что называется, отставки. Деды меня стали пугать, что де в отряде вообще жопа, а здесь после духани вообще рай. Типа осталось потерпеть немного, до следующих духов. Но я уже ничего не воспринимал. На прощание бухой Казим вручил мне подарок – заехал мне в голову своим полуботинком, с разворота. Я даже не обиделся. Просто посмотрел на него и тихо ушел в отряд.
Не могу сказать, что в отряде меня ждали с распростертыми объятьями. Уже утром после подъема ко мне подошел дембель по кличке Бандера (из львовских украинцев) и пытался заставить застелить ему постель. Я сейчас думаю, что возможно ему поступила такая просьба из госпиталя, потому что они очень ревностно относятся к своей епархии, и для них это как белая кость что ли. И наверное, они не хотели, чтобы о госпитале ползли нехорошие слухи. Я не знаю на самом деле точных мотивов. Но Бендеру я просто сразу послал, куда, вы знаете. К моему синяку в пол-лица, полученному от Казима, я получил разбитую губу. Уже перед построением некоторые деды мне пытались внушить, что так не делается. Дух есть дух и должен выполнять поручения дембелей и дедов, иначе тут не проживешь. Но мне было абсолютно, ну совершенно насрать на эти нравоучения. Очень скоро синяк и рана на губе прошли. Но я наконец-то почувствовал себя человеком.
В первый день я отправился на строительные работы. Кажется, месил цемент. Точно не помню. Потому что уже вечером того же дня познакомился с Вовой Авдеевым, инспектором отдела кадров в штабе и стал его учеником. По сути, я стал работать секретарем-машинисткой. Но мне это было не зазорным. Работу я делал очень хорошо и быстро вник во все тонкости службы в отделе кадров. Многих в части знал по фамилии и имени. Знал, откуда они призывались, знал, откуда родом и где учились наши офицеры.
В штабе я познакомился с пацанами из Пермской области. Вернее один парень работал нормировщиком части, Саня Авдяков, но с ним постоянно тусовались двое его же призыва (осень 88) Леха Колегов и Ваня Щетинин. Саня и Леха из Чайковского, а Ваня из Перми. К той же тусовке примыкал их почти зема из Набережных Челнов (тогда еще город Брежнев, кажется) Гайфутдинов. Имя точно не помню, кажется Расул. Но все его звали просто Татарин. Компания их была веселая, они постоянно чо-то мутили и делали движения. Специально для этих «движений» Саня сшил на швейной машинке комбинезон черного цвета. Надо сказать очень такой красивый комбинезон получился, полностью закрытый, т.е. с рукавами, с карманами и всякими вставками. К тому же практичный: ночью в нем хорошо оставаться незамеченным. В общем, очень хороший неуставной кобезик получился.
С этими парнями история была. Татарин решил в отпуск свалить, а репутации у начальства не заработал. Леха сделал штамп военкомата Вятских полян (скальпелем!). Я напечатал письмо там же, у нас в строевой на этом липовом бланке, что типа мать просит сына домой, вся больная и проч. Потом это письмо я отнес бате Зенину. Они с начальником штаба Абрамовичем что-то заподозрили (конверта не нашли для этого письма). Ну и зарубили это ходатайство. А я еще неделю ходил в страхе, что меня в дисбат за подделку отправят (дедушки застращали).
А еще Саня замутил у себя в кабинете «евроремонт». Достали масляной краски (половой), налили ее в тазик и развели водой, чтобы на поверхности образовались разводы. Потом туда осторожно ложился лист формата А4, вымученный у строевой части. И уже доставался оттуда лист красивых обоев. Сушился и клеился на стену. Красотааа.
В штабе еще служили Витя Журавлев и Остап (Остапенко) – в продчасти и бухгалтерии. Мы частенько зависали у них за чаем и всякими неуставными вкусностями.
В штабе же, там же в продчасти, служил некто Митрофанов, моего призыва (из Москвы), особь неопределенного пола и ориентации. Он постоянно ходил грязный и постоянно умничал с каким-то пидарастическим выражением лица.
Как-то раз дежурный по части капитан Тишкевич (пропагандист части) вечером припахал Митрофанова вызвать меня в штаб из роты для каких-то срочных печатных дел. Я мирно сидел в роте и играл на гитаре. Но Митрофанов до меня так и не дошел почему-то. Почему, осталось тайной. Но на вечерней проверке Тишкевич пришел в роту и объявил меня в розыск. Я с удивлением для себя и для него обнаружил себя.
Отдельного рассказа требуют штабные офицеры.
Майор Зенин – батя. Личность незаурядная. Поговаривали, что он в свое время лечился от алкоголизма. Мне вообще невозможно было представить его пьяным. Разговаривал он с криком, при   этом постоянно гримасничал, даже если шептал. Выражение его гримасы можно назвать одним словом «беспощадный» (к врагам рейха и прочая и прочая ). Чтобы более-менее вы представляли эту колоритную фигуру, расскажу несколько эпизодов.
Я как-то зашел к нему на доклад. Он слушал, все так же гримасничая и надменно вставляя ироничные реплики и комментарии к моему докладу. В это время в дверь заглядывает молодой водила, что возил его на УАЗике и задает вопрос: «Товарищ майор, на чем поедем-то? Машину не можем починить». Зенин посмотрел на него сначала спокойно, потом как выдаст на весь штаб: «Най яйцах моих поедем! Они у меня круглые!».
Лето 1989. Развод. Между строем гуляет Серега Царалунга из нашей первой роты. В тапках на босу ногу, пригнувшись, чтобы офицеры не видели. Распиздяй и приколист. Он раньше служил в комендатуре, и его ей не напугаешь.  Зенин во главе, в центре, где и должен быть командир на разводе. Завел опять песню о том, что часть не выполняет плана, что из-за таких распиздяев как СЕРЕЖА (ищущий взгляд в сторону нашей роты), мы скоро будем на паперти МИЛОСТЫНЮ ПРОСИТЬ! Снимает фуражку и бросает ее плашмя на пыльно-песочный плац!
Вот такой вот был наш комбат. Строгий, справедливый и прикольный. 
Начальник штаба майор Абрамович. Белорус. Странный тип. Мне никогда, наверное, не понять таких людей. Он тоже любил погримасничать, при этом выражая обычно недоумение и удивление. Я хорошо исполнял свои обязанности по строевой, составлял и печатал приказы по личному составу, составлял строевки… Но Абрамовичу (НШе) всегда что-то не нравилось. Ну, то есть он находил к чему придраться.
Как-то, когда я был уже старшим нормировщиком части (вместо Авдякова), мы зашли к НШе на доклад с сержантом Петькой Васильевым, бывшим тогда инспектором отдела кадров. Петька, классный пацан, сибиряк, за словом в карман не полезет, остер на язык и не любил выслуживаться, такой сам себе на уме. Абрамович закатил какую то очередную тираду по поводу какого то приказа. Я стою, слушаю, понимаю, что НШ несет полный бред. Но молчу. Петька выслушал. Ухмыльнулся и как скажет: «Товарищ майор, вы хоть думаете, когда что-то говорите?». Я остолбенел и побелел. Ну, думаю, точно – губа. Нифига! Абрамович посмотрел в стол. Долго смотрел. Потом перевел взгляд куда-то в область наших сапог и выдал: «ЕСЛИ Я БУДУ ЕЩЕ И ДУМАТЬ, ТО Я СОВСЕМ С УМА СОЙДУ»! Занавес.
Замполит части майор Юров. Наш любимый офицер. Как и все замполиты – хитрый неимоверно, но умныыый. Он любил поболтать с нами, со мной в частности про всякие нематериальные жизненные темы. Но его главная заслуга – он помог нам в отряде организовать ансамбль, всячески способствовал, поддерживал, закупил гитары, синтезатор и барабаны. Вместе с нами ездил по Байку на гастроли.
Капитан Тишкевич, пропагандист части, по сути заместитель замполита. Все его недолюбливали за дубовость, и за глаза называли Барбосом, потому что лицом был похож именно на него, на Барбоса. В общем, человек, как человек, со своими слабостями. Но и про него есть показательный эпизод.
Майор Юров был в длительной командировке. За него остался Тишкевич. А у нас в части как раз организовывался контрольный показ нашего ансамбля. Приехали офицеры из штаба дивизии, замполиты частей и рот, народу набралось человек 40. Нормально так. Звезды от маленьких до больших.  Мой друг из Нижнего Тагила Илюха Бурков сочинял песни. Офигительные песни, пронизанные чувством. Но были среди них и ироничные. И даже откровенно стёбные. Вот текст одной из них. Еще она есть в mp3 варианте на этом сайте:
Военно-строительным шагом
Мы мерим суровый наш край.
С военно-строительным флагом
В военно-строительный рай.
Мне дайте большую лопату
И я поверну этот шар.
Отдам небольшую зарплату
В фонд мира, о чем тут базар.
Люблю как отца я комбата.
Нам светит звездой замполит.
Одно только жалко ребята:
Два года нельзя повторить.
Здесь вечное братство народов.
И слов я больших не боюсь.
Здесь счастье мечта и свобода!
Я здесь навсегда остаюсь!
Капитан Тишкевич перед смотром сам внимательно ознакомился с текстами и прослушал нас, чтобы не опозориться перед высоким начальством и коллегами по службе.
Когда мы пели на комиссии эту песню, я видел, как в зале ржали лейтенанты, а начальники побольше поводили усами. После комиссии самый старший из них, из УИРа, кажется, высказался. «Ну что ж, товарищи, все замечательно. И мы даже услышали песни, так сказать, в духе нашего времени, в духе плюрализма и прочая и прочая с критикой в адрес военной реформы и все такое.» Я смотрю на Тишкевича, у того испуганные глаза. Но спасибо полковнику, что оказался продвинутым.
Капитан Нестеров Александр Зиновьевич. Он отметился у нас на сайте. И то, что мы с Авдеевым писали про него, сущая правда. Деятельный и дельный мужик, не любящий лишних разговоров.
Вернемся к моему повествованию.
В строевой мы с Вовкой Авдеевым пиздопарили: ставили банку тушенки на разогретый тен, грели и ели. Вкуснатища! Казалось, что и на гражданке ничего вкуснее не ел. Ну это так, конечно, полуфабрикат. Доходило до того, что по ночам-вечерам, когда в штабе офицеров не было, пиздопарили по-взрослому: чистилась-резалась картошечка или капусточка (это ваще деликатес), и с тушенкой или нарезанным мясом жарилось это все в бацильнике на тех же тенах. Картошечка на дне получалась поджаристая, хрустящая. Ммм, пальчики оближешь! Делалось это все в основном у Авдякова в кабинете (нормировщика части).
Вот я не помню одной вещи, хоть тресни. Каким-то образом я перебрался весной на работу в штаб УНР Дробвязко. До меня там работал Дима Кравченко из Минусинска. Я его не помню, и он меня не помнит, но мы с ним переписываемся на одноклассниках. Я точно не помню, что я там делал. Но точно помню, что пытались там делать кислуху, из какой то краски. Мерзость неимоверная. Но вставляло нормально. Также до сих пор помню этот жуткий запах. Еще я периодически разъезжал с нашими вэстрами и водилами на грузовиках и кранах УНРа по площадкам. Интересно же! И помогал им в качестве стропальщика.
Однажды около штаба УНР начальство решило выложить бетонные плиты. На фотографиях, где я с Шустовым и с Мелкомуковым как раз это место, прямо  напротив входа в штаб. Наш водила УНРовский на кране «Ивановец» (на базе МАЗа) раскорячил свои опоры во дворе и давай плиты укладывать. Только на второй или на третьей плите задние опоры-башмаки провалились в какие то пустоты под землей (песком), причем провалились на полную, потому что МАЗ встал под углом 45 градусов, передние колеса висели в воздухе метрах на двух. Водила (не помню, как зовут) в самом начале подъема успел выпрыгнуть из кабины. Как машину поставили обратно, я точно уже не помню, но кажется ей здорово досталось, без ремонта не обошлось.
Управление начальных работ, УНР, штаб полка – очень похоже на гражданскую организацию. Все занимаются делом, никто не требует от тебя соблюдения всех уставных норм. Ходили мы вечно расстегнутыми, кто в парадке, кто в ВСО, кто в тапках даже. Правда до того момента, когда нашего батю, тогда еще майора Зенина, не перевели в штаб УНР замом начальника УНР по строевой. Все офицеры УНРа нравились, без исключения. Они были своими что ли. Когда был кризис с сигаретами, они угощали, иногда сами, без просьбы. Да и обстановка т.с. расслабляла: гражданские, женщины в бухгалтерии, музычка в магнитофоне (постоянно почему то игралась «Ломбада»)
Со мной в УНР служили Саня Шустов, Мелкомуков, киргиз на коммутаторе (фамилия утрачена). Было весело, спокойно и интересно.
Как раз в это время наша часть переехала на 253 площадку. Я в переезде не участвовал, т.к. числился откомандированным в УНР. ВСО Бочкарева расформировали, часть его перешла в наш ВСО. А наша часть соответственно переехала в место расположения части Бочкарева. Зенин перешел в УНР, а комбатом нашей части стал подполковник Колосов.
Продолжение следует

[RamSab]

 -- moved topic --

[Vays]

Вот читаю твои мемуары RamSab,и ловлю себя на мысли,что мы с тобой одного призыва,и значит годков нам одинаково,но в тексте представляю тебя молодым 19-летним пацаном ,и такое ощущение,что это не воспоминания,а сегодняшний день!Настолько проникаешься твоей историей службы на столь почётном полигоне................

[RamSab]

Продолжим.
Подполковник Колосов. Одно слово – Батя. Такой большой, медведь. Ходил важно, слегка наклонив голову на бок. Снисходительный к солдатам и сержантам, но строгий. Особенно строгий к начальнику штаба. Этим он особенно нравился (Добавлено. Одна важная деталь для характеристики подполковника Колосова: он часто простых рядовых называл "сынок". Типа: "Ну что ж ты, сынок, пуговицу-то не застегнул...") . Любил расслабиться. У него в кабинете была каморка. Он периодически полеживал там и принимал на грудь. Временами бывало, я сижу в дежурке, поздний вечер, а то и ночь, он проходит мимо – фуражка на глаза, морда красная, но виду не подает: «До свиданья» и пошел дальше без лишних слов. Домой поехал после трудной службы, значит.
Последний год я служил в части. Был нормировщиком роты. Авдяков ушел на дембель осенью-90. Я принял у него дела старшего нормировщика части. Правда, у нормировщика здесь отдельного кабинета уже не было. Я тусовался то в строевой у Петьки, то в роте, то в клубе. Особенно мне нравились вылазки на волю. У меня был маршрутный лист, потому что нормировщик обязан контролировать все строительные участки, где работают его подопечные. Я путешествовал, что называется, в одно рыло. Ходил по каким-то странным местам на «Двойке», рассматривал стенды на 110 площадке. Ходил в МИКи (монтажно-испытательные комплексы, где собирают космическое оборудование). Залезал в такую штуку, вот крутится на языке, не могу вспомнить. В общем это такая бетонная широкая и длинная стена, внутри которой кабели для электрообеспечения стартов ракет. (Вот, подсказывают, "патерна" называлась). Со спутника эту фигню хорошо видно, кстати. Как меня не поймала комендатура, ума не приложу, это ведь офигенно стратегические объекты!
Особенно запомнился мой зимний, Ледяной Поход на Двойку. Это февраль 1991 года, кажется. Поскольку наша часть находилась недалеко от Гагаринского старта, в зоне прямой видимости, я вижу, стоит ракета на стенде. А одна из наших рот проводила где-то рядом строительные работы. Ну, я маршрутку в карман и вперед. Огромные валенки, бушлат, ушанка завязана на подбородке. Пошел напрямик, потому что если идти дорогой, большой крюк, да и нежелательных встреч не хотелось. Представьте картину. Степь голая, снег, как оказалось очень глубокий, и я один ползу по этому снегу, проваливаясь временами по пояс. Романтика! И ведь дополз, а там километра 3-4, не меньше. И не разочаровался. Прошел к самому стенду, хоть кто-нибудь остановил бы! Нифига! Я иду как к себе домой. Вот она, ракета! Я был в обалденном восторге. Кругом ходят люди, гражданские, военные, все чем-то заняты, на меня ноль внимания. Я походил вокруг да около и повалил обратно, уже дорогой, потому как устал ползти по снегам страшно.
Я еще раз был на двойке уже весной. Космодром готовился к 30-летию полета Гагарина. Наша рота выполняла там работы по обустройству праздничной площадки. А я к ним пристроился считать наряды. Красота незабываемая. Там, кстати весной, как оазис. Деревья зеленые растут. Монумент Гагарину с дорожками. А в небе, не поверите, летает «Мрия» с Бураном на крыше! Ваще капец. Представляете, дура такая, прям над головой, низЕнько так. Готовятся, значит, основательно. 30 лет все-таки. Юбилей.
12 апреля, кстати, я был помощником дежурного по части. И уже после отбоя выходил из дежурки на улицу. Очень хорошо были слышны голоса Надежды Бабкиной и Миши Муромова, раздававшиеся с гала-концерта на старт-площадке. «Яблоки нааа снегууу, розовые на белом…». Эх, хорошо!
Тогда же, весной, кажется, 18 мая, был мой последний, прощальный старт. Рассказывать нет смысла. Кто видел и чувствовал эти вибрации на своем теле, тот поймет. А когда находишься рядом, в 3-4 км, кажется, что начинается землетрясение. Зрелище потрясающее, незабываемое.
Прежде чем плавно перейти к финалу своего повествования, хотелось бы рассказать о некоторых периодах и эпизодах отдельно.
Самый незабываемый, радостный и наполненный каким-то светом период, это когда у нас были гастроли. В нашем ансамбле были я (Рамиль Сабиров из Свердловска-44, вокал и гитара), Илья Бурков из Нижнего Тагила (автор нескольких песен и басисит), Игорь Егоров из Ревды (ионика). Все из Свердловской области то есть. Специально для нас был выписан из какой-то далекой части барабанщик из Владивостока (убей не помню имя фамилию, надо же). А барабанщик, между прочим, был первостатейный, как и вообще музыкант. Как его занесло в стройбат, да еще на Байконур, ума не приложу. Особая гордость нашего ансамбля, по моему мнению, появившийся во время гастролей гитарист Женя Бабошин. Он из Питера. Ох блин, одно слово Ленинград уже внушало уважение к этому салаге. Служил он на 113-й площадке. Там мы его и выцепили случайно. Уговорили наших начальников записать его в нашу группу. Таким образом я остался просто вокалистом. А гитару с огромным удовольствием отдал Женьке. Что он вытворял! Ни разу не слышав песни, без репетиции, прямо на концерте выдавал такие соляки и рифы! Я только стоял в сторонке и тащился!
 Я уже писал, как у нас проходила комиссия по приему концертной программы. Дык вот. После этой комиссии нас под свою опеку взял штаб дивизии, т.е. УИР (управление инженерных работ). Нами непосредственно занимался один капитан с украинской фамилией что-то на «П». Составили план гастролей и назначили первый концерт. Должен он был состояться на 110 площадке, недалеко от двух Бурановских стендов (тоже хорошо видны со спутника).
И надо же было так случиться, именно в этот момент я попал по своей глупости в неприятную историю. Мне нужно было добраться из своей части со 118 площадки на 113, где располагалась временно наша гастрольная база. Я с вечера ушел к Татарину (о котором писал) в гости, он работал сторожем где-то между. Там было много гражданских предприятий, около УНР и УИР. Переночевал у него и с утра двинул на пл. 113. А кто был там, тот в курсе, при этом нужно перейти железнодорожную магистраль, по которой мотовозы ходят. Я совсем обнаглел от радости и не оформил себе ни маршрутный лист ни увольнительную, типа и так понятно, что мы – музыканты, и у нас гастроли, и вообще! Короче, приняли меня на этой железной дороге со всеми потрохами ребята из комендатуры, внимание, 110-й площадки! И в то время, когда мои друганы играли концерт где-то совсем рядом, я кис в задержке. Больше суток! Без еды, без мягкой панцирной кровати, без подушки, без отопления. Напрасно я кричал дежурным, чтобы срочно звонили в УИР, ибо без меня все пропало. Никому нафиг ничо не надо было. Но все ж таки. На следующий день, уже вечером меня вызволил наш капитан из УИРа и пешком минут за 5 мы добрались до места дислокации моей команды. Из комендатуры сразу на концерт, на сцену! Но зажгли мы классно! Нас провожали везде на «Ура!». Особенно теплый прием был в части Бочкарева. Нас не отпускали еще полчаса, отложили время вечерней проверки и отбоя. Мы на радостях, когда ехали обратно в кузове грузовика со всей своей аппаратурой, всю дорогу пели песню из Бременских музыкантов «Ничего на свете лучше нету…». А на самих концертах мы играли и пели песни Ильи Буркова, Наутилуса Помпилиуса, Кузьмина что-то, какие-то хиты того времени типа «Ах эта девочка с Урала, она свела меня с ума…»
Немного отойдя от темы, хочу написать, что я видел в комендатуре. У нас в камере было окошко с решеткой. Через него было видно, как один гражданский мент дубасил нашего рядового вэстра. Складывалось впечатление, что он его просто убить хочет. Такой жестокости я не видел. Сейчас почему то вспомнился фильм «Груз-200» Балабанова. Вот что-то похожее. Само ощущение беспричинной и тупой жестокости.

Продолжение следует

[Султан]

С почином, Рамиль! Молодец.

Женя, отдельное рахмэт.

[andrey-kto@yandex.ru]

Почему 254. Если деревня Бочкарёвка находилась на 253.А на254 находился МИК БУРАНОВСКИЙ и ПРП .Частьт  расформировали весной 1990 после групповой драки.Не помню кто с кем начал но перекинулось всё на славян.А штуковина в которой кабеля лежали это патерна.Она кстати в вашей части ещё и забором служила.А над входом в столовую у вас красные фанари  зажигали. Мы ещё прикалывались о опять бордель заработал.Концерт помню .Перед ним ещё Назорбаев выступал. А кроме Мрии с Бураном ещё Руслан с какимто контейнером на хребту летал.

[Vays]

andrey-kto@yandex.ru Написал(а):
-------------------------------------------------------
А кроме Мрии с Бураном ещё Руслан с какимто контейнером на хребту летал.

Vays Написал(а):
-------------------------------------------------------
Да это было 12 апреля 1990 года.В тот день,я вернулся из отпуска.На душе было так тоскливо..........Мой взводный встретил меня в аэропорту,привёз к себе домой,накормил.Жена его уехала как раз с ребёнком в Россию.От него узнал,что многих с нашей части повезли на "Юбилейный" смотреть парад самолётов.Предложил и мне он поехать,но надо же было быть таким дураком и не поехать с ним.Всё что осталось,дак это фотка сослуживцев с того дня ,а ведь это был такой исторический день в жизни полигона!!! Мне кажется таким масштабным он был последним именно на 30-летие......................

[RamSab]

Парни! Спасибо огромное за участие в моем маленьком проекте!
Насчет номера площадки, виноват. Исправлю. Я их часто путал и путаю по номерам.

[pitaks]

А я почемуто думал что наша часть в тех казармах и померла.Я служил на базе  в качестве начальника АХЧ.И когда личный состав части который обслуживал базу передали на 250 остался в вч 55151.Пытаюсь собратся и написать.Молодец .

[RamSab]

to Pitaks
Я не совсем понял. Наверное просто выпустил что-то из вида. Какую базу ты имеешь ввиду?

[RamSab]

Продолжим. Часть 3-я.
Болезни и госпиталь.
Педикулез. Знать не знал, ведать не ведал, что за штука такая «педикулез». А тут нате вам. На 118-й бельевых вшей было невероятно много. Они были у всех без исключения, не важно, блатной ты или чмо последнее. Есть мнение, что вшей заносили сторожа-биндюжники, которые в большом количестве распространились по площадкам, жили в антисанитарных условиях и временами приходили в часть. Скорее всего, наоборот. В части было много гуляк, которые хаживали в гости, особенно по ночам к своим землякам-сторожам. Совершали т.с. движения. А сторожей некоторых вообще в в части не видно было. В строевой числились в командировке, но мало кто их видел. От этой болезни мало что помогало. Не успеваешь выстираться, тщательно прогладиться, через день-два снова в складках гниды сидят. Противные, ужас. Самое дурацкое, что жили еще в складках штанов на уровне сапог и в носках. Одно из любимейших их мест было. Поэтому там все время чесалось. Чесалось до крови. Щиколотки и голень были расцарапаны. А в условиях Байконура заживалось все очень плохо, то ли от недостатка витаминов, то ли просто от климата и воды. А когда заживало, все равно оставались шрамы.
А насчет воды. Когда мы еще были в карантине, я случайно подслушал разговор нашего сарлея Тымкива. Он клял всеми неписанными словами это место, а Сырдарью назвал «речка-говнотечка».
31 декабря 1990 года я заболел гепатитом. Ничего удивительного в этом не было: это родная Байконуровская болезнь. Вообще, вода напоминала какую-то вязкую жидкость. В ней буквально на ощупь чувствовалась какая-то гадость. Я, конечно, старался ее не пить. Но все-таки не уберегся. Как-то подцепил. Новый год не встречал: проспал с температурой. А 1 января 1991 г. меня Шуляк (есть на фотках) повез в госпиталь на УАЗике. Дороги все замело, такое постоянно случается в пустыне зимой. Наш УАЗ где-то ехал, совсем по бездорожью. В итоге, не отъехав и километра-двух от части, наша машина провалилась в какую-то скрытую под снегом канаву передними колесами. И дальше мы пошли пешком.
Госпиталь. Пролежал я там долго. Месяц, наверное. В инфекционном отделении. Испытал на себе эту штуку, которую засовывают в анус. Мда. Ощущения малоприятные.
В отделении было так холодно, что мы спали в  одежде и валенках и укрывались на ночь матрасами.
Прикуривали от выключателей в палатах. Мочишь слюной кончик сигареты, снимаешь крышку выключателя (если она еще не снята) и замыкаешь сеть этим намоченным кончиком. Дело нехитрое, но требовало сноровки, сразу не у всех получалось. Чифир варили тоже экстремальным способом. Берется стеклянная банка. Берутся два лезвия безопасной бритвы. Между ними кладутся спички, чтобы создать небольшое расстояние. Эти лезвия со спичками сматывались ниткой. К лезвиям приматывались провода. Провода в розетку, а устройство в банку с водой. Вуаля, несколько минут и кипяток готов. Закидываешь туда пачку чая и ждешь, когда заварится.
В отделении старшим по хозчасти был парень, с которым мы проходили карантин и с которым откомандировались в госпиталь. Хохол, фамилия-имя утрачены. Какая странная метаморфоза происходит с людьми, которые получили власть. По духани, когда мы вместе в одной упряжке делали ПХД и прочие работы, это был такой поэт. Читал время от времени свои стихи, по правде сказать, совершенно дурацкие: что вижу, то пою. Когда же он стал дедом, я его чаще всего видел в одной позе – тупо сидящим в столовой, смотрящим телевизор и дающим указания больным по уборке и прочее (принеси то, унеси это). Вернее, он просто орал на них. В общем, впечатление создавалось очень неприятное.
Я слышал мнение очень часто, что корень дедовщины в том, что все идет по кругу. То есть по духани тебя чморили, а когда ты стал дедом, ты сам отрываешься за свое унижение уже на других, на новых духах. Мне, честно говоря, совершенно не понятна такая теория. Не вижу связи. Я вообще не понимаю дедовщину, по какой бы причине она не была.
В этом смысле я ближе к законам зоны, которые по большей части и превалировали у нас в части. Я еще не сказал, призыв осени 88 года, то есть на полгода старше моего был старше на самом деле больше. В нем было очень много сибиряков и уральцев, которые были призваны в 20, а то и 25 лет. Кроме того, среди них было много контингента, которые на гражданке имели проблемы с законом – по части отделов по делам несовершеннолетних или другие нарушения порядка.
Частенько поэтому случались драки и различные неприятные истории. Отлынивали от работы, воровали-крутились. Но все-таки это были «свои».
Однажды, уже на 253 площадке, когда я был помощником дежурного по части, ограбили кабинет замполита. Дело в том, что днем в часть пришли посылки, и я, кажется, ездил за ними сам вместе с нашим почтальоном, потому что мы часто зависали в клубе с клубным и почтальоном (этот отдельная история) и я периодически помогал с погрузкой и привозом писем и посылок (почта находилась рядом с УИРом). Ограбление произошло как раз в мое дежурство. Но самое интересное, что я ни сном ни духом, хотя постоянно находился в штабе. Наш старшина прапорщик Бакенев был дежурным по части и ночью забухал у себя в каптерке в нашей первой роте. Когда моя первая половина ночи дежурства закончилась, я пошел спать. Но уже через полчаса меня подняли и сказали идти в каптерку к старшине. Я как был в одних трусах и пошел. Бухой, с красными глазами прапор начал вести допрос, на предмет, кто ограбил кабинет замполита, и вообще кто у меня в сообщниках и все такое. При этом он сказал, что дежурный на воротах (азербайджанец) видел, как я договаривался с кем-то, а потом эти кто-то зашли в штаб и вынесли оттуда посылки. Ваще капец! Естественно, такого не было. И у меня сразу сложилась версия, что как раз азеры все и украли, а на меня перевели стрелы. Бакенев, спустя пол часа безрезультатных допросов, взял большой железный меч (есть на фотках и Бакенев и меч) и плашмя ударил этим мечом мне в живот,  и так несколько раз. В общем, насколько я помню, было не очень больно. Но красные дорожки на животе оставались еще долго. Самое обидное, что Бакенев – один из немногих, кого я действительно уважал из офицеров и прапорщиков. В общем, вскоре он меня отпустил, не добившись никаких результатов. Наутро возбудили следствие, дознавателем был капитан Тишкевич. К нему на допросы я ходил частенько. Но дело в конце концов прикрыли. На самом деле, оказалось, что у замполита в кабинете решетка на окне была сделана кое-как. Злоумышленники ее без труда сняли вместе с кондиционером снаружи, т.е. с улицы, с обратной стороны штаба. Сняли и вынесли все ценное, что было в посылках: гражданскую одежду, спиртное, вкусности всякие. Ко мне потом подходил один армянин и требовал с меня гражданку, которую украли из его посылки или деньги взамен. Потому что он скоро должен был демобилизоваться, а ехать на Родину в армейской форме для него было западло. Я как мог уворачивался. А потом случайно, в разговоре рассказал об этом Егору (Игорю Егорову – на фото есть, он был нашим клавишником). Егор повздыхал и признался, что кабинет ограбил он. Извинился за причиненные неудобства и пообещал решить проблему с армянином.
Отдельного рассказа заслуживает наш автор песен и басисит Илья Бурков – Бурый (есть на фото). Это очень чувствительный парень, от него веяло обаянием. Он мог найти общий язык с кем угодно, с грузинами, таджиками, с офицерами. Писал песни очень трогательные, и стихи. Я до сих пор помню многие из них наизусть. Он писал даже пародии на мои стихи, что меня приводило в восторг. Бурый заражал меня новыми веяниями в музыке, мы слушали вместе Владимира Кузьмина (были у нас его пластинки) и Аквариум. А когда после службы он заезжал ко мне в гости, привез новый магнитоальбомы Аквариума и Крематория. Так я «подсел» на русский рок. У меня хранилась записная книжка, где я записывал его стихи. Книжка хранилась в строевой части в сейфе. Но однажды наш НШ Абрамович проводил ревизию и на моих глазах порвал книжку на мелкие кусочки и демонстративно выбросил передо мной на пол. А потом еще и спросил «Почему тут мусор, Сабиров?, быстро прибраться!».
Бурый по молодости любил «мохать» растворитель, за что постоянно получал нарекания от своих друзей (Егора в том числе). Есть люди, которых мохание приводило в особенное состояние, состояние сверхсущества. Бурый был одним из них. Он рассказывал, как в таких состояниях общался с Богом, и Тот показывал и рассказывал Бурому всякие интересные вещи, открывающие секреты мироустройства. Как-то раз Бурый, будучи дневальным, ушел в спорт уголок (в 4-й роте) в конце казармы и стал там мохать. На тумбочке остался дежурный по роте ефрейтор Станько, который спустя какое то время просто уснул, прямо на тумбочке. Зашел дежурный по части Бакенев и выпнул из под Станько тумбочку. Тот упал на пол, вскочил. Бакенев: «Где Бурков!» и пошел по взлетке в сторону спорт-уголка. Ему навстречу выходит Бурый, делает яростное лицо и встает реально в позу тигра, растопырив «лапы» и «когти» и подняв и выставив в сторону одну ногу, готовый нанести смертельный удар. Издал страшный животный крик и кинулся на Бакенева. Бакенев поспешно ретировался. Но это дело замялось. Бакенев попросил Егора сотоварищи повлиять на блудного сына, чтобы больше не мохал. Но Бурый однажды-таки не удержался, и был отправлен в комендатуру, суток на 10, кажется. На сайте выложена песня «Дембельская», там Бурый говорит «я благодарен друзьям, что не дали сорваться, помня добро и былые обиды забыв…», он как раз это имел ввиду.
Сам Илья Бурков – знаковая фигура в моей судьбе. Мне кажется, что именно благодаря ему я сам не сорвался в армии и расширил свой взгляд на жизнь, на музыку…
Сергей Яковлев из Ревды (призыв осень 88). Серега был сержантом и недолго пребывал в нашей тусовке. Но этого хватило, чтобы сделать о нем определенное мнение. Это был здоровый пацан, добрый и справедливый. Играл на гитаре, любил песни Лозы. Он служил в 3-й роте у капитана Бердникова и спустя какое-то время заработал авторитет и стал зам.старшины роты. Утром он выводил роту на улицу и проводил в обязательном порядке зарядку, сам, зимой, когда и в бушлатах было нежарко, был по пояс голый и обтирался снегом. Короче богатырь, настоящий русский богатырь. Отслужив год, он подал заявление на прапорщика и уехал в школу, в Симферополь. Однако, у него оказалась аллергия, а там же все цветет и пахнет, и его комиссовали. Когда я демобилизовался и приехал в город, меня пригласили участвовать в рок-группе. Гитаристом там был один парень. Дык вот. Как то ко мне домой заруливает этот парень вместе с Бурым! А город у нас, между прочим, закрытый, то есть вокруг города забор. Оказывается, Серега Яковлев переехал вместе с семьей из Ревды к нам в город, пока я дослуживал. Он был знаком с нашим гитаристом по работе. А Бурый приехал к нам в гости и сначала зарулил к Сереге.
Через 2 года Сереги не стало. Мы частенько бухали вместе, ходили семьями друг к другу в гости. Но Сергей здорово сдал. Невероятная метаморфоза. В армии, богатырь, командовал ротой. А на гражданке… Он по-прежнему был тем же Серегой, добрым, справедливым. Но в глазах его читалась какая-то обреченность. Не знаю, смог бы ли я ему помочь… Но мне до сих пор кажется, что в его смерти есть и моя вина… Сам бухал. А Серега просто сел на рельсы и всё. Я до сих пор бывает, захожу в гости к его жене и дочке. Дочке Алисе уже лет 16, красавица. А тогда она была еще в утробе.
Грузины. На 253 площадке началась эпоха грузин. Было 3 роты. Старшинами этих рот были грузины. У меня были знакомые грузины, очень умные и веселые пацаны. Но вот эти старшины, откуда их взяли?! До сих пор помню Ваха, Бадро, Биджо… Жестокие, с выкаченными глазами, совершенно тупые, не понимающие никаких слов, говорящие только криком.
Примечание. Я нисколько не пытаюсь поднять тему межнациональной розни. И хохлы и грузины названы условно. Повторюсь, у меня были хорошие знакомые и друзья и среди украинцев и среди грузин, и киргизов, и казахов.
Продолжение следует.

[RamSab]

Идем дальше.
Боря. Борис Раджабов. По национальности табасаранец (одна из народностей Дагестана). Человек-загадка и человек-ужас. Я точно не помню, когда он призывался. Но в нашей части он появился прямиком из дисбата. То есть он служил какое то время в части то ли Зенина, то ли Бочкарева, потом был сослан в дисциплинарный батальон и вот вернулся. Он жил как-то своей жизнью, никто его не трогал, офицеры его боялись. Здоровенный тип. Разговаривал грубым голосом с кавказским, таким типично чеченским акцентом, с пренебрежением и сквозь зубы. Глаза вечно красные какие-то и на выкате, наверное от наркоты. Ни с кем не был в тусовке. Сам по себе или со своей свитой. Приходил в столовую, садился за стол и к нему бежал главный повар и брал заказ, как в ресторане. Спустя какое-то время по части стали ходить слухи, что Боря неравнодушен к задницам наших сослуживцев. Со мной призывался один пацан. Щуплый паренек из Челябы или из Магнитогорска, кажется. После одного такого приставания Бори, несколько раз пытался покончить с собой, потом встал на лыжи. Против Бори было возбуждено уголовное дело. Вели его два ротных, наш новый ротный 1 роты, и второй – его друг капитан Пилипенко. Дело было секретным и это было разумным на тот момент. Меня по старой памяти напрягли печатать протоколы допросов. Но собрать более-менее обвинительную базу так и не удалось. В итоге Борю все равно закрыли, уже в гражданскую тюрьму. По обвинению в тунеядстве – отлыниванию от работы, насколько мне помнится. Если есть свидетели, пусть меня поправят. Мне однажды пришлось столкнуться с Борей, по моей проф.деятельности. Он был не в моей роте, но я был старшим нормировщиком. Боря ко мне подкатил со своей свитой с требованием устроить ему полное закрытие нарядов, чтобы не было к чему прицепиться. Я не смог его убедить, что это дело не мое, а нормировщика его роты, за что получил весьма ощутимый удар рукой в перчатке в челюсть. В общем, Борю закрыли, и часть вздохнула с облегчением.
Азербайджанцы и иже с ними.
Еще будучи на 118 площадке у нас в части возник национальный конфликт. Я не помню, с чего все началось. Но ситуация была душещипательная. Я никогда не принимал участие в массовых драках, тем более из-за межнациональной розни. В нашей, первой роте служило много азербайджанцев. А в части было так же много и азербайджанцев, и узбеков, и таджиков. И вот картина баталии. В нашей первой роте в одной половине собрались представители славянских народов, в основном Сибирь и Урал. На второй половине через взлетку, азербайджанцы. Народу было столько, что реально яблоку негде было упасть, все чувствовали невольно плечо товарища.  Пришли на выручку парни из соседних частей. У кроватей выдирались металлические дужки. Кто-то пошел и открыл или взломал склад инструмента, вынесли все имеющиеся там черенки для лопат. Мы из роты с ужасом смотрели в окно на улицу, где нерусские  несли охапками эти самые черенки. Сначала было страшно. Немного спустя, когда все уже собрались и готовы были ринуться толпа на толпу, страх уже исчез, или был подавлен другим чувством, каким то коллективным ура-настроем, типа ну щаз будет!  Но не случилось. Кто-то вбежал в роту и крикнул, что едет комендатура, целый отряд. Щеманулись, кто куда мог. Ребята из соседних частей   ломанулись в окна, естественно просто сходу разбив их тем же самыми дужками. В общем, в роте почти не осталось целых окон. Комендатура приехала, действительно, когда все улеглись по кроватям и стали делать вид, что спят. Подняли несколько русских, азербайджанцев не трогали. Человек 8. И увезли в коменду. Но правда на следующий день почти всех выпустили.
Трава и прочая хрень.
Однажды наши пацаны сделали кислуху. Мы пошли на пустырь недалеко от части и стали бухать. В честь чьего-то дня рождения. Я выпил этой мерзости грамм 100, не больше. Но окосел как от  пол-литры водки, ей Богу. Причем окосел быстро. Дело было ночью, два пацана из роты буквально затащили меня в роту и уложили в кровать. Проснувшись утром, командир отделения, в которое я попал, удивлялся, почему у кровати, где я спал столько мух. Оказывается, я серьезно траванулся. И когда меня уложили, я стал блевать. Дневальные, как могли вытерли эту хрень, но не до конца: что там ночью увидишь. А Когда вышло солнце, это место и облюбовали мухи.
Травкой я баловался немного, за компанию. Но однажды в клубе, двое товарищей решили загрузить меня по полной. Типа прикол такой. Я стоял, а они двое дули мне паровоз, так что я не мог вдохнуть воздуха, только выдыхаю, сразу второй пошел. В глазах у меня скоро потемнело и я просто рухнул на пол. Меня также заносили в роту, взяв за подмышки. Кайфа никакого не было. Эксперимент не удался, т.с.
Ленинск. Мне давали иногда увольнительные. Хотя я и сам а смаршрутным листом мог свободно перемещаться, например по 113 (жилой, гражданской) площадке. Закупался там всякими пирожными, просто гулял. Но дважды в увольнительных я бывал в Ленинске. На меня город произвел впечатление. Чистый, красивый. Везде чувствовалось присутствие космической тематики. Ракета, различные мемориалы-памятники. Люди приветливые. Коммунизм, да и только. Там я ходил в кино. На «Десять нигретят». Шляясь по городу, купил мороженое и стал его есть прямо на ходу. Ко мне подошел патруль с красными повязками. Офицер, начальник патруля, сделал замечание, посмотрел увольнительную, спросил откуда родом. Я ответил. «Земляк почти. Ладно, зема, иди, не будем тебе замечание заносить. Только ты уж тоже соответствуй.» И я пошел.

[RamSab]

Продолжим дальше.
Последние полгода и демобилизация.
Последние полгода, когда очень много русского народу поувольнялось, в части было много киргизов, туркменов и азербайджанцев. Кроме того была создана отдельная рота из духов осень 1990 года. Это были призывники из Казахстана – в основной своей массе казахи и немцы. Идея создания отдельной роты из солдат одного призыва и к тому же одной географической принадлежности, наверное, принадлежала высшему командованию. И это была очень хорошая идея, по моему мнению. Эти пацаны были не зашуганные, приветливые, всегда опрятные и, похоже, их служба больше походила на ту, которую я представлял себе до призыва. И у меня отношения с этими духами сложились хорошие. Форма отношений была похожа на наставничество. Я делился опытом, помогал решать возникшие проблемы, где это было необходимо.
Вместе с тем в нашей роте ситуация наоборот стала обостряться. Старшиной (условно так называется ночной командир роты из сержантов) был назначен один из киргизов. Как это часто случалось, командиры рот ставили на этот пост самых жестоких и тупоголовых, причем, плохо знающих русский язык. Давали им лычки, сразу мл. сержантов или сержантов. Лишь спустя какое-то время оформлялся приказ о присвоении звания рядовому. А порой и совсем не оформлялся, новоявленные сержанты ходили с лычками, де-юре оставаясь рядовыми.
Ко мне как к нормировщику роты и части отношение было более-менее благосклонным, но многим русским стало туговато. Один мой товарищ, земляк и Свердловска (ныне Екатеринбург) из-за своего характера периодически нарывался на конфликт, никакой власти он не признавал, от работы отлынивал, наш ком.роты (комок) ст. лейтенант Гайнетдинов (есть на фото) тоже к нему был неравнодушен. Уже в апреле-мае его уже настолько все достало, что в один прекрасный день он просто исчез. На вечерней проверке его хотели объявить как ушедшим в самоход или дезертировавшим. Я еле уговорил командование роты и части не делать этого и пообещал, что приведу парня сегодня же ночью. Я знал, где его искать. На 254 площадке в одном из зданий МИКа работали наши земляки из Свердловска. Мой товарищ часто там зависал. И я среди ночи пешком отправился туда. Но, к большому моему сожалению, его там не оказалось. На утро следующего дня вечно пребывавший с будуна прапорщик Плескач завел меня в каптерку и несколько раз приложился своим пудовым кулаком к моему животу, потому что я якобы скрываю местонахождение своего друга. Было больно, так что трудно было дышать. Моего товарища так и не нашли и объявили в штаб УНР о факте дезертирства. Я не знаю всех подробностей, но в конце концов за ним приехала его мать. Дело замяли. Мой товарищ один из первых демобелизовался. Заходя вперед скажу, что я бывал пару раз у него дома после службы. Он познакомил меня со своими друзьями. Однако досрочная демобилизация не пошла ему впрок: очень скоро парень загремел на зону.
Также в это время у нас в строевой появилась девушка. Кажется, ее звали Катя. Она была из местных, наполовину казашка. Очень симпатичная, хрупкая и женственная. Она работала инспектором отдела кадров. Я частенько околачивался в ее (бывшем моем) кабинете по долгу службы (печатная машинка была только у них). В ее сейфе лежали мои награды – «Знак строителя Байконура» и «Знак победителя ударной трудовой вахты». Документы у меня сохранились (сканы выложены на сайте), а вот значки бесследно пропали. Скорее всего, просто кем-то были украдены из своих. Естественно, к нам в строевую зачастили бравые гусары, пообщаться с барышней. Один из них Керпек, здоровый парень из Молдавии.
Когда настало время демобилизации, мой ком. Роты ст. лейтенант Гайнетдинов очень не хотел отпускать меня раньше времени. Сказал, что пока все наши подопечные (наша рота) не выйдет вперед по количеству заработанных денег, о дембеле могу и не мечтать.
Если я еще не говорил, то сейчас самое время: военно-строительные отряды были на хозрасчете. Деньги зарабатывали себе сами. У каждого военного строителя был свой счет, на который падали заработанные деньги, но взять и потратить их он мог только на дембеле.
Чтобы закрыть наряды на бездельников, нужно было договариваться с начальниками участков (из УНР), ставить им могарыч (ну, кароче задаривать – бутылка-ящик водки). Мне чо-то как-то это не климатило совсем. Я встал в позу. Вернее не встал, а пошел. Сначала я пошел к и.о. замполита части ст. лейтененту Агаеву. Он состряпал рапорт на мою демобилизацию. Мы с ним были в хороших отношениях, и он был рад мне помочь, а заодно насолить Генику (нашему ротному). С этим рапортом я пешком сразу рванул в УНР. Благо и с полковником Дробвязко я был знаком еще по моей работе в УНР. Направился прямиком к нему. Он также безоговорочно подписал рапорт. Сразу же, заметьте, я пошел в УИР (уже штаб дивизии), нашел там своего капитана, который курировал наши гастроли по Байконуру. Он был рад встрече, взял рапорт и вместе со мной побежал к полковнику Соломкину. Соломкин тоже недолго сопротивлялся, хотя его строгий нрав был известен многим. В общем, буквально за полдня мой дембель был решен.
Я вернулся в часть и показал рапорт с подписями высокого начальства Генику. Все что он мог сказать «Ну, Сабиров, нае#ал-таки меня! Но парадку ты хрен получишь!». Я его понял с полуслова. Пошел в строевую и попросил Катю привезти мне бутылку водки. Привезла, на следующий день. Я взял у Геника дипломат, пошел в строевую, загрузил в дипломат бутылку и отнес обратно Генику. Вуаля! Парадная одежда есть!
Самое дурацкое было в последнюю неделю. Я как нормировщик части, заработал себе больше всего денег. У меня на счету было 600 рублей. Со мной на дембель также уходили в один день наши аккордники Коновалов из Иркутска и Воркута (из Воркуты). Упомянутый Керпек тоже должен был уехать с нами в один день. Но случилась фигня. Бухгалтерша не вышла на работу в тот день, когда нас ждал уже мотовоз. То есть рассчитать нас не могли и уехать мы не могли. Ее не было и на следующий день, и на третий, и на четвертый. Никаких известий, пропала и всё. Мы с Керпеком спросили благословения у комбата, оформили увольнительные и поехали вдвоем в Ленинск, к ней домой (телефона, походу, у нее не было). Нашли ее квартиру, звонили долго. Потом все-таки она открыла и смотря одним глазом в щелку вымученным голосом сказала: «Ребята, я завтра выйду», и закрыла дверь. От нас не осталось незамеченным, что под вторым глазом у нее был фингал. Видать, нарвалась на мужа и решила поболеть. Так или иначе, она все-таки вышла, как и обещала, на следующий день. Мы получили на карманы бабосы и стали ждать вечернего мотовоза. И надо же было так случиться, что именно в этот день к нам должна приехать комиссия, а наше командование должно было ей показать, как в части идет военная подготовка. И вот мы, уже в парадке, ни разу за 2 года не проходившие спортивные и политзанятия, не бегавшие в противогазах и не подтягивающиеся на перекладинах, должны были участвовать в этом спектакле. В последний день! И смех и грех, ей Богу.
Вечером мы с офицерами части поехали на мотовоз на станцию 113-й площадки, на борту грузовика. Уже в мотовозе я подошел к нашему старшине прапорщику Бакеневу и напомнил ему про инцидент с кражей посылок и меч. Он попросил у меня прощения и крепко пожал на прощание руку, что и требовалось доказать.
Нашим сопровождающим был наш ротный Гайнетдинов. Я, Коновалов и Воркута стояли на вокзале, рассматривали гражданских, и понимали, что сегодня нам не уехать, потому что поездов в нашу сторону сегодня нет. Нам нужно было ехать на московском поезде, мне до Оренбурга, а им до Москвы, а потом ехать в сторону Сибири. Уж не знаю, почему именно так. Геник немного с нами потусовался, выяснил, когда будет наш поезд и стал очень прозрачно намекать, что военные билеты он нам просто так не отдаст. Пришлось дать ему денег, кто сколько мог. Я отдал кажется полтинник (50 рублей). Мы получили военники и стали думать, что делать дальше, где-то нужно было переночевать. Коновалов позвонил из телефона-автомату своему коллеге-гражданскому (они вместе работали в одном строительном предприятии) и договорился о ночлеге. Мы приехали к нему домой, хряпнули водки за дембель, перекусили и легли спать.
В поезде мы у проводников купили какой-то бадяги, самогон. Пацаны легли спать, а я познакомился с одной женщиной. Ей было лет 30, она была с ребенком, 8-летней девочкой. Лена, так звали женщину, была удивительной русской красоты, и к тому же очень интеллигентной. Мы болтали почти всю ночь. И я тогда, кажется, влюбился в нее по уши. Впрочем, наша симпатия друг к другу была обоюдной. Она тоже смотрела на меня влюбленными глазами, все время шутила, рассказывала истории из жизни, тестировала меня всякими психологическими тестами. Когда я ходил курить, она иногда ходила со мной, хотя сама не курила. В общем, я был обворожен. И дочка у нее была красавица (я не педофил!). Ангел просто. Она то и дело держала меня за руки, куда-то водила, что-то рассказывала. Я был смущен, но мне это очень нравилось. Самое прикольное, что и маме это тоже нравилось. Со стороны можно было подумать, что у нас хорошая, любящая идеальная семья.
По ходу дела мы с товарищами выпивали, угощал всех я, как самый богатый. К нам присоединился попутчик, парень лет 30, и выпил он прилично. Кода же мы ночью ворковали с Леной в соседней плацкарте, с этим парнем случился припадок. Видать его настиг будун вместе с белой горячкой. Он вдруг вскочил и стал кричать «Поезд номер 118 (Бишкек-Москва. Прим. автора)  остановить! Это захват!» и прочий бред. Кроме того оказалось, что он обосрался у себя на верхней полке и сидя на чьем-то месте внизу из гадил дерьмом постель. Проводник и вся честнАя аудитория сгрудились у плацкарты и стали выражать общее недовольство поведением пассажира. Проводник, когда герой-террорист утихомирился, заставил парня взять простыню и идти стирать в туалет. Сам же проводник стоял у двери туалета, на страже. Парень долго не выходил, и мы насторожились, в чем дело. Спустя минут 15, проводник открыл дверь и… туалет был пуст! Окно открыто! Видимо на станции, где мы останавливались, чувак выпрыгнул в открытое окно. На следующей станции к нам в вагон зашел милиционер, забрал вещи и документы «террориста» и ни слова не сказав, ушел. Что с парнем стало, так и осталось тайной.
Тем временем у нас с Леной появилась новая тема для беседы. Мы упивались общением до Оренбурга, потом почти весь день на вокзале Оренбурга и потом в поезде на Свердловск. Лена с дочкой ночью вышли на какой-то станции. Прощание было очень трогательным. Я не осмелился поцеловать Лену, но не выпускал ее рук, она сама поцеловала меня в губы, дала адрес, куда писать, и вышла. А я поехал дальше, опьяненный этим поцелуем. Почему-то такие вещи крепко остаются в памяти и греют временами мятущуюся душу.
Продолжение следует

[Vays]

М.........да,очень трогательная история ,но по своему интересная,особенно........про ту 30 летнюю даму.Смешно,но у меня было что-то похожее,и тоже в поезде.До поцелуя я не дотянул,но адрес тоже имел в кармане.Главное,что и возраст той дамы был такой же.А в целом,ты молодец RamSab ! И смекалку солдатскую проявил на деле,и уволился достойно,и совместил это с приятными чувствами.

[RamSab]

По правде сказать, никакой смекалки я не проявлял. Очень уж была девушка красивая и умница.  И вообще... У нас как-то сразу контакт установился, такой, ээээ незримый. Этот прощальный поцелуй я еще долго ощущал на своих губах. И приехал домой весь такой в романтических чувствах.
Добавил, а насчет моего увольнения, тут да, проявил смекалку. А как же не проявить-то, очень домой хотелось.