хоть намёк на мелодию был
Николай Борисович поднял смычок.
...
- Первая вещь называется "Прощание с номером гостиницы в Тамбове", -
объявил Николай Борисович так, словно имел в виду не только Данилова, но и
невидимых слушателей, возможно, притихших где-то рядом. - Вторая -
"Утренние страдания в окрестностях Коринфа".
Он стал играть, но никаких звуков Данилов не услышал. Прощание с
гостиницей, видно, было элегическое, что-то произошло у Земского в
Тамбове, смычок проплывал мимо струн на малом от них расстоянии в
задумчивости и грусти. Поначалу Данилов с любопытством следил за смычком,
намереваясь, как глухой по движениям губ собеседника - слова, угадать
музыку, сочиненную Николаем Борисовичем. Но не угадал. Музыка, верно, была
новая и Данилову недоступная. Внимание Данилова рассеялось, он, слушая
Николая Борисовича и наблюдая за ним, стал краем глаза оглядывать комнату,
но так, чтобы Николай Борисович не заметил его досужего интереса. Впрочем,
что мог заметить сейчас Николай Борисович! Он был само вдохновение. Он
творил. Он печалился об исходе своей тамбовской жизни... Тут Николай
Борисович закончил первую вещь, опустил смычок, голову склонил на
мгновение. Но сразу же будто встрепенулся и вскинул смычок, обратившись
мыслями и чувствами к утренним страданиям. Страдания - кому? Может быть,
кентавру? - выдались вблизи Коринфа серьезные. Полеты смычка были теперь
нервными и стремительными. Данилов любовался артистическими движениями рук
и бровей Николая Борисовича.
Земский опустил смычок, замер, отходя от музыки.
......
- Николай Борисович, - осторожно спросил Данилов, - как ваше
направление в искусстве называется? Тишизм?
- Тишизм, - тяжело кивнул Земский.
