Забавная публицистика

[domoskan1970]

бросил окурок на дорогу - создал рабочее место

У Вас лишний таджик появился,а у нас эту работу за ту же плату сделает другой дворник...

[fora]

У Вас лишний таджик появился

Ничо,от БАЦЬКИ избавитесь,будет и в Белоруссии:

[ВЛКСМ]

Ничо,от БАЦЬКИ избавитесь,

Как адвокат не советую тебе впредь пересекать границу Белоруссии.

[ВЛКСМ]

А Дракона,Игорь ты не убьешь!!!Даже в себе......

Вовка - философ ?

[domoskan1970]

Вовка - философ ?

Изредка...

[Йо]

при всех недостатках котов таки любит

[fora]

Серёг,да тышо,я супротив БАЦЬКИ ничо даж и в мыслях не держу,эт я просто так намикаю,шо будит,ежли Грыгорыча не станет.

[ВЛКСМ]

я супротив БАЦЬКИ ничо даж и в мыслях не держу

И даже не подходить к посольству в Москве.

[domoskan1970]

Не разрешайте детям играть на стройплощадке
Индра Незатейкина
Островок покоя
среди хаоса и круговерти,
Там, где кто-нибудь нас укроет
 от ледяного дыхания смерти…
«Теплые воды», песня группы Fleur

— Юрка, а ты тайны хранить умеешь? — неожиданно спросил Мишка.
— Еще бы! — с горячностью заверил его Юрик.
— А не струсишь? — с сомнением произнес Мишка, скептически глядя на друга.
— Ну, вот еще! — Юрик даже кулаки сжал от обиды за то, что его могли заподозрить в трусости.
— Тогда пойдем, покажу что-то.
— Далеко? — Юрик похолодел от предвкушения тайн, приключений и подвигов.
— Рядом, — прозаично ответил Мишка. — Только, чур, — никому не рассказывать. Особенно взрослым. Иначе они все испортят.
— Честное октябрятское, — сказал Юрик.
Мишка с сомнением хмыкнул и, не оборачиваясь на Юрика, решительно направился в сторону новостройки в соседнем дворе. Юрик послушно двинулся следом. В их компании заправлял Мишка: еще бы, он был старше Юрика на целый год и четыре месяца, и уже перешел в третий класс. И если он предлагает показать что-то, о чем нельзя рассказывать взрослым, — разве возможно за ним не пойти?
На глухом деревянном заборе, которым была обнесена стройка, криво висела табличка: «Родители, не разрешайте детям играть на стройплощадке!».
— Нам сюда, — Мишка отодвинул одну из досок забора и пролез внутрь. Юрик прошмыгнул за ним.
— Раз нельзя, значит, точно что-то интересное, — рассудительно заметил Юрик. Он, задрав голову, смотрел на покачивающийся от ветра крюк подъемного крана.
— Угу, — подтвердил Мишка.
Дом был возведен пока что только до третьего этажа.
— Точно такой же, как наш, будет, когда достроят, — сказал Мишка. — Пошли, — он взял Юрика за запястье и потянул в ближайший подъезд. — Был когда-нибудь в недостроенных домах?
— Не-ет, — Юрик слегка оробел, хотя ничего страшного пока не намечалось.
— А в заброшенных?
— Тоже нет… А что?
— Сейчас все увидишь, — пообещал Мишка.
Они вошли в одну из квартир на первом этаже, Мишка в задумчивости провел пальцем по бетонной стене, выглянул в оконный проем.
— Идем, идем.
Они прошли по длинному изогнутому коридору, свернули куда-то в темноту, пробрались наощупь среди строительного мусора, кажется, очутились уже в другой квартире.
— Ну? — нетерпеливо спросил Юрик. — Что тут такого особенного?
Мишка не спешил, задумчиво осматриваясь.
— Идем, — повторил он, и снова потянул Юрика по лабиринтам коридора.
Ребята вышли из подъезда.
— Все? — в недоумении спросил Юрик. — И что же тут такого особенного?
— Выходим, — коротко бросил Мишка и пошел к забору.
Точнее, пять минут назад там был забор, а теперь он куда-то исчез.
Юрик ошарашено потряс головой и огляделся. Подъемный кран стоял на своем месте, но казался старым и поломанным, краска на нем давно облезла, в кабине не было стекол, мотался на ветру пустой трос без крюка. Недостроенный дом выглядел не лучше — бетонные стены его пустой коробки кое-где потрескались, повсюду на них проступили известковые потеки, как будто дом десять лет простоял под непрерывным дождем. По балконам взбирался дикий виноград. Кучи строительного мусора, бетонные плиты и трубы вокруг дома заросли кустами, даже из пустых оконных проемов выглядывали молодые деревца. Стройка была заброшена очень давно. И, наверное, навсегда.
Юрику стало страшно. Не проронив ни звука, он бросился догонять товарища.
Они вышли на проспект. Здесь было тихо и безлюдно. Проспект тоже зарос так, что казался аллеей в лесопарке. Посередине осталась узкая полоска бетонных плит. Трудно было представить, что здесь ходили автобусы.
— Миш, — неуверенно спросил Юрик. — Где мы? Это ведь наш город?
— Наш, да не наш, — туманно ответил Мишка.
Они шли к центру города, глядя по сторонам на пустые нежилые дома и не встречая на пути ни единого человека.
— Как это так, Миша? — Юрик испуганно озирался. — Это какой-то другой город? Почему здесь так? Где все люди?
— А я откуда знаю, почему? — неохотно ответил Мишка. — Это наш город, не видишь, что ли. Только все ушли. Давно.
— Миш, давай вернемся, — Юрик собрал всю волю — разреветься сейчас было бы очень стыдно.
— Вернемся, не торопись. Испугался, что ли? Здесь нет никого — видишь же. И вообще — я предупреждал тебя? Ты сказал, что не струсишь. Вот и не трусь.
Юрик прерывисто вздохнул, решив, что Мишке можно поверить: он ерунды болтать не будет, раз говорит, значит, знает. Некоторое время они шли молча.
— На свою квартиру пойдешь смотреть? — спросил Мишка. — Только учти — это страшно.
Юрик секунду подумал и порывисто кивнул.
— Дом-то наш узнаешь? Строителей, 20?
— Узнаю… — пробормотал Юрик.
— Ну так вперед.
Они продрались сквозь кусты шиповника и сирени, неимоверно разросшиеся у подъезда. Юрику отчетливо вспомнилось, как весной на субботнике он помогал пенсионерке тете Даше с первого этажа окапывать чахлые саженцы на клумбе.
Ребята поднялись на третий этаж — они жили на одной лестничной площадке — и разошлись по своим квартирам. Юрику было страшно — непонятно из-за чего, — но ему не хотелось, чтобы Мишка это видел.
В квартире было пусто. Вся мебель исчезла, только остались почему-то поломанный кухонный буфет и раскуроченная газовая плита. Юрик прошел в свою комнату, сердце отчего-то бешено колотилось. Здесь было так же пусто, только валялась в углу какая-то бесформенная кучка тряпья. Юрик подошел ближе и узнал в ней свою любимую игрушку — желтую собаку Трезорку, которую мама купила ему зимой в универмаге за то, что он не испугался лечить зуб. Вообще-то, Юрик мечтал о настоящей собаке, но настоящей у него пока не было, а Трезорка был… Сейчас он валялся здесь растерзанный, грязный и вымокший от дождя, который попадал в окно без стекол. Все куда-то ушли. Неважно куда и почему. Забрали вещи и убежали, а Трезорку бросили. Юрик присел на корточки рядом с игрушкой, и слезы сами собой покатились из глаз.
— Ты чего — ревешь, что ли? — послышалось сзади.
Юрик обернулся и, поспешно проведя рукавом по глазам, зло ответил:
— Вот еще!
— Пошли, нечего тут… — сказал Мишка немного мягче. — Я же говорил — это неприятно. Пошли, здесь есть места поинтереснее.
Они вышли во двор, на свою площадку с качелями, скамейками, песочницами и игрушечной ракетой, где еще с утра играли в разведчиков. Судя по тому, как площадка выглядела сейчас — дорожки заросли соснами и березками, качели насквозь проржавели, а на обветшалых скамейках лежал толстый слой прошлогодних листьев — можно было подумать, что с того момента прошло лет двадцать.
— Ты не забивай себе голову, что это такое и откуда взялось, — посоветовал Миша. — Посмотри на это по-другому — это целый город без единого человека! Без единого взрослого! Ничейный город, наш с тобой!
— Здорово, — без особого энтузиазма согласился Юрик.
— Никто не скажет: не бегай через дорогу, не ходи далеко от дома, не гладь чужих собак.
— А тут есть собаки? — оживился Юрик. — Значит, не совсем пустой город?
— В прошлый раз видел двух, — ответил Мишка. — Правда, издали, ко мне они не подошли. Я хотел в этот раз взять им колбасы, но забыл.
— А больше никого-никого?
Мишка пожал плечами.
— Школу свою пойдем смотреть? — спросил он.
Но Юрику уже хватило квартиры, он решительно помотал головой.
— Правильно, — согласился Мишка. — Чего там делать, осень скоро, еще насмотримся. Я в прошлый раз заходил — ничего там интересного нет. Наш класс как был, так и остался, только разбросано все, и парты куда-то убрали. А на двери табличка так и висит — «3 «Б», классный руководитель — Петровская Ирина Владимировна». Гена, наш вожатый из 6-ого класса, как раз в последний день перед каникулами эту табличку рисовал. Выцвела, но висит.
Юрику вдруг показалось, что вот-вот он поймет что-то важное.
— Значит, после вас в этом классе уже никто не учился? — спросил он.
— Не знаю, — равнодушно ответил Мишка. — Может быть. А может — просто сменить забыли.
— А меня с сентября в новую школу переводят, в 5-ую, — зачем-то сказал Юрик и вздохнул.
— Пойдем лучше в кинотеатр, — предложил Мишка.
По улице Лазарева они вышли на главную площадь города.
Юрик, задрав голову, озирался. Все было вроде бы на месте — такие знакомые, самые красивые в городе, высотные дома с гербами, дворец культуры, куда Юрик каждое воскресенье ходил в изостудию, канцелярский магазин «Радуга», где год назад они с родителями покупали школьный ранец, даже густые колючие розы цвели там, где когда-то были клумбы… Только все вокруг было давным-давно покинутое, обветшавшее без людей.
Ребята свернули на бетонные плитки, которыми была вымощена площадь перед ДК и побрели вдоль улицы Курчатова.
— А ведь все тут такое же, — сказал Юрик. — Цветы самые обыкновенные, деревья, небо с облаками… Только людей нет.
— Не, у нас мох такой не растет, — сказал Мишка, поддев носком сандалии буроватую кочку мха, в изобилии устилавшего растрескавшиеся бетонные плитки.
— Не растет, потому что ему люди не дают, — рассудительно заметил Юрик. — А то бы вырос.
Кинотеатр Юрик даже не узнал сразу, точнее, не понял, что это кинотеатр — здание казалось стоящим на опушке леса. И такой привычной скульптуры Прометея, поднявшего над головой трепещущее на ветру пламя, перед ним почему-то не оказалось. Однако это был кинотеатр, который они так любили. Куда множество раз приходили — по выходным с родителями, с или классом — смотреть фильмы про пионеров, или самостоятельно, на замечательные длинные мультсборники. «Прометей» — тянулась по крыше знакомая надпись.
Юрик задумчиво поковырял мозаичные плиточки на стене кинотеатра, подошел к витражному окну с цветными стеклами. Не многие стекла уцелели, в основном, валялись в траве красные, желтые, синие осколки. Юрик поднял красное стеклышко, посмотрел сквозь него на Мишку.
— Прометея зачем-то убрали, — сказал Мишка, как будто это не было ясно и без него, и добавил с какой-то обидой:  — Мешал он кому-то, что ли?
Стекла в окнах вестибюля тоже были разбиты, и Юрик шагнул внутрь. Здесь было темно, едва угадывались знакомые очертания: вот там — раздевалка, здесь по выходным работал буфет, а вон вход в зрительный зал. Такой знакомый кинозал, самые любимые места в первых рядах по центру и — никого, тишина, разор  и запустение. Здесь даже уже не пахло так, как обычно пахнет в кинотеатрах, так давно он был заброшен. Под ногами хрустело битое стекло.
— Эй, Юрка, иди сюда! — послышался с улицы радостный Мишкин крик.
Юрик выбежал из кинозала и застыл, на несколько секунд, зажмурившись от яркого дневного света. Оказывается, Мишка влез на грушу, росшую невдалеке.
— Смотри, тут груш сколько! — Мишка с энтузиазмом тряс дерево, недозрелые плоды падали в траву. — Не то, что у нас!
Юрик хорошо знал это дерево. Дома оно было совсем молодым, а здесь разрослось, одичало, причудливо изогнулось.
Мишка спрыгнул с дерева и бросился собирать плоды, складывая их в подол футболки. Юрик тоже подобрал одну грушу, надкусил. Груша была недозрелая, терпкая, но тем не менее он дожевал ее до конца.
— Куда дальше? — деловито осведомился Мишка. — Давай на пристань сходим?
Они двинулись дальше. Мишка жевал груши и без умолку болтал о том, как здесь здорово. На улице Огнева он нашел расслоившийся от времени кирпич, набрал тонких кирпичных пластинок.
— Бери тоже, — посоветовал Юрику.
— Зачем?
— Что ты, как маленький? Блинчики пускать.
Здание летнего кафе было почти не заметно в густых зарослях, вдоль улицы стояли и валялись полусгнившие деревянные столбики с натянутой между ними ржавой колючей проволокой.
— А это здесь откуда? — спросил Юрик, перешагнув через «колючку». Просто так спросил, не надеясь на ответ, наверняка ведь Мишка тоже не знает.
— Много будешь знать — скоро состаришься, — сердито сказал Мишка. — А будешь все время вопросы задавать — больше сюда не возьму.
Юрик промолчал. Можно было бы, конечно, сказать, что, во-первых, он и сам теперь дорогу знает, а во-вторых, ему здесь совсем не нравится, и больше он сюда не пойдет. Но, конечно же, Мишка на это ответит «ну и дурак».
По раскрошенным бетонным ступеням они спустились к реке. Лестница, казавшаяся дома такой высокой, нарядной и праздничной, здесь почти совсем разрушилась, превратившись чуть ли ни в обычный склон, усыпанный бетонной крошкой.
На площадке у воды стояло несколько обветшалых столиков из летнего кафе. В зеленой теплой воде полоскались ивовые плети, на поверхности плавали листья кувшинок, на кувшинках играли стрекозы. Юрик облокотился на ограду по краю пристани и зажмурил глаза, так чтобы остались видны только блики солнца на воде, зыбкие ивовые отражения и кувшинки со стрекозами. Так можно было представить, что ты дома, и вовсе никуда не уходил.
Мишка уже сидел на одном из столиков, болтая ногами.
— А мы тут с родителями в прошлую субботу гуляли, — сообщил он. — То есть не тут, а там, у нас. Мне купили целую бутылку «Пепси-колы» и кольцо с орехами. Только без родителей мне тут все равно больше нравится!
Он ссыпал на землю кирпичные пластинки и принялся швырять их так, чтобы они прыгали по поверхности. У ребятни это называлось «печь блины» или «пускать блинчики».
— Тринадцать раз! — восторженно вопил Мишка. — Ну-ка, а этот? Девять, десять, одиннадцать! Эх, все, утонул! Ну-ка, а еще!
Юрик тоже втянулся в эту увлекательную игру, на время забыв о том неприятном гнетущем чувстве, которое не оставляло его в пустом городе. Они соревновались, чей камешек прыгнет большее число раз, но Мишка все время выигрывал. Он был признанным чемпионом двора по пусканию блинчиков, и ему принадлежал абсолютный рекорд — 22 раза.
— Эх, камни неподходящие, — со вздохом сообщил Мишка, когда кирпичные пластинки кончились. — Разве такие для блинчиков годятся?
Они присели на ступеньки, Юрик ковырял палочкой раскрошенный бетон.
— Купаться будем? — спросил Мишка.
Юрик покачал головой:
— Что-то не хочется…
— Да не бойся ты, никто ругать не будет, — усмехнулся Мишка. — Если, конечно, сам не проболтаешься.
— Они все равно не поверят, — вяло предположил Юрик. — Я устал, пошли домой.
— Ладно, пошли, — неохотно согласился Мишка, взглянув на небо. — Да и солнце зашло, холодно купаться… Ладно, в следующий раз.
— А ты часто здесь бываешь? — задумчиво поинтересовался Юрик.
— Когда как, — ответил Мишка. — Мне тут нравится. Когда там родители надоедают или еще что — я сюда сбегаю…
Обратно к заброшенной стройке ребята возвращались не по улицам, а пробирались напрямую, через заросшие дворы, чащи молодых сосен и одичавших роз. Когда снова, пройдя через коридоры недостроенных квартир, они очутились перед деревянным забором, Мишка осторожно сдвинул доску, выглянул во двор и, убедившись, что их никто не видит, еще раз предупредил Юрика:
— Никому не слова.
Юрик кивнул и поскорее выбрался во двор.
— Я побегу, до завтра, — быстро сказал он Мишке. Ему не терпелось убедиться, что дома все осталось по-старому.
— Пока, — равнодушно бросил Мишка.
Юрик выскочил на улицу и, огибая пешеходов, бросился к своему дому. Чахлые кустики сирени и шиповника у подъезда очень обрадовали его. Дома, дома! Это здесь все настоящее, а не там. Тот город — просто неприятный сон.

— Юрик, ты почему плохо ешь? — спросила мама за ужином.
— Не знаю… Не хочется, — ответил Юрик, размазывая по тарелке кашу.
— Смотри, будешь плохо кушать — не вырастешь, — дежурно пригрозила мама. — Ешь.
— Что-то ты вялый сегодня какой-то, — вступил в разговор папа. — Болит что-нибудь?
— Нет, — ответил Юрик.
— Ну, расскажи, как день прошел. Во что вы сегодня играли? — спросила мама.
— В разведчиков… — пробормотал Юрик.
В ту же секунду он почувствовал сильный прилив тошноты и кинулся в туалет. Его вырвало.
Испуганные родители прибежали следом.
— Юрик, что ты опять ел грязными руками?! — охала мама.
— Опять какие-нибудь немытые яблоки? — наседал папа. — Неужели снова в Подлесный за фруктами ходили?
Юрик помотал головой…
— А ну признавайся, что ты ел! — допытывались родители.
Скорая приехала через 10 минут, благо, медсанчасть располагалась недалеко.
— У соседского ребенка то же самое, — с порога сообщила врач.
За ее спиной на лестничной площадке маячила перепуганная Мишкина мама. Дверь их квартиры была распахнута.
— Так это что — отравление? — мама Юрика тоже была очень взволнована.
— Вероятно, да, — подтвердила врач. — Сейчас обоих заберем в больницу, на месте обследуем как положено…

Юрика выписали через две недели. Вечером он сидел во дворе на качелях и грустил. Мама периодически выглядывала в окно на кухне, чтобы проверить, что Юрик не ушел с площадки. Ему запретили отлучаться со двора. То, что ему не доверяют, было вдвойне обидно.
За время отсутствия Юрика недостроенный дом подрос еще на два этажа. Юрик медленно раскачивался и смотрел на этот дом.
— Нечего таращиться, — услышал он сзади Мишкин голос. — Нету там больше ничего.
Юрик обернулся. Мишка подошел и сел напротив него на бортик песочницы. Задумчиво пожевал травинку, сплюнул.
— А куда все делось? — спросил Юрик.
— Откуда взялось, туда и делось, — огрызнулся Мишка. — Откуда мне знать?
Юрик вздохнул и спросил:
— Тебя когда выписали?
— Позавчера, — ответил Мишка. — А вчера за меня родители заешь, как взялись — покажи да покажи, где вы в тот день гуляли. Там, говорят, радиация, туда нельзя ходить. Я же говорил — узнают — точно запретят.
— Ну? И ты показал? — с волнением спросил Юрик.
— Конечно, сейчас! — разозлился Мишка. — Побежал и показал!
Они помолчали, потом Мишка, успокоившись, продолжал:
— Я решил так: скажу, что мы играли на стройке, а город этот им все равно не покажу. А папка мой еще милиционера зачем-то привел, и еще двое каких-то дядек приходили, в странной такой форме, вроде как военные. У них еще такой прибор был на палке — радиометр называется, радиацию мерить. Ну, вот, и все хотят, чтобы я их в этот город отвел. Я их привел на эту стройку, говорю — тут играли. Знаю же, что они не догадаются тем путем пройти, как мы шли, да и не полезут они туда.
— А они что — полезли? — Юрик слушал, затаив дыхание.
— Конечно, жди! Их-то я привел, а пока они со своим прибором там шастали, радиацию искали, я отошел в сторонку, дай, думаю, гляну — все ли там, как обычно. А там, Юрка, представляешь, стенку бетонную поставили, вот как. И не пробраться теперь туда, я еще сегодня утром специально ходил проверял. Вот и все.
— Миш, и что теперь? — грустно спросил Юрик.
— Откуда я знаю, что?! — почему-то опять рассердился Мишка, с досадой хлопнув ладонью по куличику, оставленному в песочнице малышней. — Что теперь, что теперь! Будем жить, как до сих пор жили!

[domoskan1970]

Страшная жесть из просторов сети...


О чем на самом деле рассказывается в детских сказках
Красная Шапочка.
В оригинале Красная Шапочка носила вовсе не шапочку, а шаперон — накидку с капюшоном. У Перро она разгуливала именно в шапероне. А вот в немецкой версии братьев Гримм девочка была именно в шапочке, что прижилось и у нас. Первая запись этой сказки, сделанная в Тироле, датирована XIV веком. Распространена она была по всей Европе, и в оригинале ее рассказывали с любопытнейшими подробностями, о которых Перро и Гриммы как-то забыли упомянуть.
У Лукоморья труп зеленый. О чем на самом деле рассказывается в добрых детских сказках.
Девочка в красном плащике действительно заболталась с волком по пути к бабушке. А когда она пришла к домику, там хитрое животное уже успело бабушку не только убить, но и сварить. Волк в бабушкином чепце и платье кулинарничал, гостья была приглашена к столу, и вместе они принялись весело кушать бабушку, у которой было вкусное жирное мясо. Правда, бабушкина кошечка пыталась предупредить девочку о нежелательности каннибализма. Она крутилась вокруг и пела песенку:
Девочка бабушку жует,
Бабушки своей косточки грызет.
Но волк метким ударом деревянного башмака тут же убивает наглую кошку, на что Красный Плащик реагирует весьма безмятежно. Девочка раздевается догола, прыгает к бабушке в постель и принимается задавать ей непростые вопросы:
– Бабушка, почему у тебя такие широкие плечи?
– Бабушка, почему тебя такие длинные ноги?
– Бабушка, почему тебя на груди так много шерсти?
Волк на это честно отвечает, что так ему удобнее дорогую внучку обнимать, догонять и согревать. А когда дело доходит до больших зубов, волк не выдерживает и вспарывает своей милой подруге шейку. Видимо, бабушки ему не очень досталось за обедом.
И да, конец. Никаких дровосеков.
Гензель и Гретта
Древний сюжет про детей, потерянных в лесу, обрел новую жизнь в самом начале XIV века, во время Великого голода 1315–1317 годов. Три года чудовищных неурожаев, вызванных продолжительными заморозками, унесли примерно 25 процентов населения Северной Европы. В городах и деревнях процветал каннибализм. И именно тут появились Жанно и Марго (или Гензель и Гретель в немецком варианте).
Версий сюжета много, но самая популярная заключалась в том, что отец и мать, помирая от голода, решили съесть своих детей. Дети, услышав, как родители точат ножи, помчались в лес — переждать там, пока папа с мамой от голода умрут. По дороге мальчик бросал камушки, чтобы не заплутать. Просидев какое-то время в лесу, дети тоже стали изнывать от голода и тихонько прокрались обратно к дому. Там они услышали разговор родителей, которые раздобыли где-то немножко хлеба и теперь печалились, что хлеб-то для подливки есть, а вот непослушное мясное блюдо от них ускользнуло. Дети стащили кусок хлеба и опять подались в чащу. Но теперь мальчик отмечал путь крошками, которые тут же склевали тоже обезумевшие от голода птицы. Доев хлеб, дети решили было помирать — и тут они вышли к домику, сделанному из хлеба! А окна даже были выложены пшеничными лепешками! Дальше все идет по уже знакомой нам колее. Но в конце дети радостно возвращаются домой, неся с собой не только мешки свежего хлеба, но и хорошо зажаренную ведьму. Так что родителям теперь не нужно есть своих детей. Все счастливы, все обнимаются. С течением времени сказка видоизменялась. Голод в качестве основного персонажа все же остался, но родители теперь просто избавляются от лишних ртов, отводя детей в лес. Домик превращается в пряничный, ибо маленьких слушателей нынче хлебом к ведьме уже не заманишь, а изжарившаяся ведьма так и остается в печи, не попадая на семейный стол.
Белоснежка
В системе классификации сказочных сюжетов Аарне-Томпсона Белоснежка идет под номером 709. Это одно из известных повествований народной сказительницы Доротеи Виманн, записанное Гриммами и изрядно ими смягченное, хотя и от гриммовской версии фанатам Диснея станет не по себе.
Ну, во-первых, Белоснежку, падчерицу царицы, тоже собирались съесть — как без этого в сказке-то? Мачеха потребовала от слуги, чтобы он, придушив надоедливую девицу, принес в царскую кухню ее легкие и печень, которые и были поданы в тот же день на веселом званом ужине в замке (потроха оказались оленьими, ибо слугу девица подкупила своей красотой и молодостью). Белоснежка оказывается в плену у семи горных духов, которым тоже нравится ее красота — настолько, что они решают оставить девушку у себя. После смерти Белоснежки от отравленного яблока гроб с ее телом выставляется на горе, и там его видит проезжавший мимо королевич.
Далее Гриммы с некоторой заминкой пишут, что королевич пожелал забрать мертвую девушку к себе, потому что она выглядела как живая и была очень красивой. Не будем думать о королевиче плохо — может быть, он, в отличие от возлюбленного Спящей Красавицы (см. дальше), просто собирался честно и благородно выставить ее в краеведческом музее. Но пока он торгуется с гномами за право выкупа тела, его слуги роняют гроб, мертвая девушка падает, кусок яблока вылетает изо рта девицы — и все живы и счастливы. Ну, кроме мачехи. Потому что царице на ноги надели раскаленные железные башмаки и заставили ее плясать на горящей жаровне, пока она не умерла.
Спящая красавица
Ага. Конечно, поцеловал он ее... Нет, в древних версиях этого сверхпопулярного сюжета, первые записи которого относятся к XII–XIII векам, все происходило иначе. И подробнее всех за полстолетия до Перро, в 30-х годах XVII века, сюжет записал итальянский граф Джамбаттиста Базиле, еще один собиратель народных сказок.
Во-первых, король был женат. Во-вторых, обнаружив девушку, спавшую в заброшенном замке в лесу, он поцелуем не ограничился. После чего насильник поспешно уехал, а девушка, так и не выйдя из комы, в положенный срок разрешилась двойней — мальчиком и девочкой. Дети ползали по спящей матери, сосали молоко и как-то выживали. А потом мальчик, потерявший материнскую грудь, начал от голода сосать подвернувшийся мамин палец и высосал застрявшую там проклятую занозу. Красавица проснулась, обнаружила детей, поразмышляла и приготовилась к голодной смерти в пустом замке. Но проезжавший мимо король как раз вспомнил, что в прошлом году весьма недурственно провел в этих зарослях время, и решил повторить мероприятие. Обнаружив детей, он повел себя как порядочный человек: стал наведываться и подвозить продукты. Но тут в дело вмешалась его жена. Детей она зарезала, накормила папашу их мясом, а Спящую красавицу хотела было сжечь на костре. Но потом все кончилось хорошо. Королева пожадничала и приказала стащить с девушки шитое золотом платье. Король, полюбовавшись на юную голую красавицу, привязанную к столбу, решил, что прикольнее будет отправить на костер старую жену. А детей, оказывается, спас повар.
Рапунцель
А тут вообще все крайне невинно. Единственное, считай, отличие диснеевского сюжета от оригинальной версии, записанной Гриммами, в том, что никуда Рапунцель с принцем не убегала. Да, он лазил в башню по ее косе, но вовсе не с целью жениться. И Рапунцель тоже не рвалась в пампасы. На свободу она весьма оперативно отправилась, когда ведьма заметила, что корсет красавицы перестал сходиться в талии. В немецких деревнях, где многие барышни работали служанками в зажиточных домах, этот сюжет был не столь уж сказочным. Ведьма остригла Рапунцель, а принц в наказание был оставлен колдуньей без глаз. Но в конце сказки все у них отрастает заново, когда слепо блуждавший по лесу принц наткнулся на своих детей-близнецов, которые искали пропитание для голодной и несчастной Рапунцель.
Золушка
Над сюжетом сказки «Золушка» Шарль Перро поработал особенно старательно, тщательно вычищая из него всю мрачность и всю тяжелую мистику. Так появились феи, принцы Мирлифлоры, хрустальные башмачки, кареты-тыквы и прочая красота. А вот братья Гримм записали за народной сказительницей Доротеей Виманн версию, которая была куда ближе к народному варианту этой сказки.
В народном варианте Золушка бегает просить платья для балов на могилу матери, которая встает из гроба, чтобы нарядить дочурку (Гриммы, подумав, все же заменили маму-зомби на белую птичку, которая подлетала к могиле со свертками в зубах). После балов девушка сбегает от принца, который хочет не столько жениться, сколько немедленно размножаться. Девушка взбирается то на грушу, то на голубятню. Принц топором рубит все эти возвышенности, но Золушка как-то ухитряется скрыться. На третьем балу принц просто приклеивает прыткую красотку к лестнице, залив ту смолой. Но Золушка выпрыгивает из золотых туфелек и, вся в смоле, опять уносится, спасая свою честь.
Тут принц, окончательно ополоумев от страсти, решает выманить барышню обещанием жениться. Пока Золушка размышляет, можно ли верить его словам, пусть и объявленным на все королевство, принц начинает курсировать с туфельками. Старшая сестра отрезает себе пальцы ног, чтобы влезть в туфельки, но сильно хромает в них и теряет по дороге. Младшая сестра отрезает себе всю пятку и идет достаточно ровно, однако белые голуби раскрывают принцу и его свите обман. Пока сестры бинтуют кровавые обрубки, появляется Золушка и, вытряхнув кровь из туфелек, надевает их.
Все в восторге, принц и Золушка едут жениться, а белые голуби выклевывают ее сестрам глаза, за то что они заставляли Золушку убирать в доме и не пускали ее на бал. И теперь сестры, слепые и почти безногие, ползают по городу и просят милостыню, радуя этим сердце Золушки, живущей с красивым принцем в уютном дворце.
Баба Яга
Самый популярный персонаж славянских сказок, чье имя значит Баба-Язва, имеет крайне мрачное происхождение, а описание ее очаровательного жилища было верным способом до икоты напугать маленьких полян, древлян и прочих кривичей. Ибо даже самые юные обитатели славянских земель, увы, хорошо знали, что такое избушка на курьих ножках. Вплоть до XIII–XIV веков, а кое-где и дольше, аж до XIX века, на наших лесных территориях покойников хоронили в домовинах — «избах смерти». Это был отличный способ захоронения для богатых деревом северных земель с их вечно промерзшей землей. Выбирались несколько стоявших рядом деревьев, их срубали на высоте полутора-двух метров, корни подсекали и частично вытаскивали наружу, чтобы уберечь стволы от гнили, а вверху возводили небольшую избушку, куда и помещали труп вместе с причитавшимися ему яствами и кое-каким скарбом. В такую избушку почти не могли попасть хищники, а стоять они могли десятилетиями и веками. Бабка-Язва, Старуха-Мор, а именно сама Смерть, конечно, рассматривала эти домики как свое законное жилье. Ее костяная нога, принадлежавшая миру мертвых, грозно стучала на тех, кто осмеливался сунуться ближе к этому охраняемому захоронению. И все Иваны Царевичи, попадавшие к ней в гости, проходили те обряды, которые были положены покойникам: их обмывали, избавляя от «человечьего духа», выдавали им пищу в долгий путь и укладывали спать — надолго.
Три медведя
Сейчас мы воспринимаем рассказ про Машеньку, наведавшуюся в гости к трем медведям на предмет опробовать их кроватки и миски, как нечто исконно наше. И тут мы в корне неправы. Именно «Три медведя» не являются даже интернациональным бродячим сюжетом — это чисто шотландская сказка, вошедшая и в английский фольклор.
Русской ее сделал Лев Толстой. Он перевел эту сказку, ознакомившись с ней в исполнении Роберта Саути (сказка Саути была опубликована в 1837 году). В изначальной, фольклорной версии к медведям являлся их вечный противник лис, и он либо вынужден был бежать от медведей со всех ног, либо с него все-таки успевали спустить шкуру, на которой самый маленький медведь потом любил греть свои лапки, сидя перед камином. Роберт же Саути превратил главного героя в маленькую старушку. Судьба старушки осталась туманной. Вот как звучит финал сказки Саути:
«Старушка прыгнула из окна, и то ли она сломала себе шею при падении, то ли убежала в лес и там заблудилась, то ли благополучно выбралась из лесу, но была схвачена констеблем и отправлена в исправительный дом как бродяжка, я не могу сказать. Но три медведя больше никогда ее не видели».
А Лев наш Николаевич ни с какими старушками знаться не пожелал и сделал героиней маленькую девочку, благополучно спасшуюся от ужасов медвежьего леса.

[fora]

До изобретения книгопечатания книги стоили очень дорого. И переписчики книг боролись с их воровством с помощью проклятий. Например, таких:
 "Если кто-нибудь украдет или не вернет эту книгу ее владельцу, да растерзают его змеи, да разобьет паралич все его члены. Да проведет он всю жизнь в тюрьме не зная милосердия и да не будет конца его мукам. Книжные черви да будут терзать его внутренности и на страшном суде буде определено ему вечно гореть в адовом огне".

[mic141168]

Вова, почитал за сказки.....,если это правда, то жесть действительно. В нынешнем изложении они лучше.

[fora]

Пора?

- Смерть?
- Агасики.
- Ты за мной?
- Да вроде, здесь и нет никого больше.
- Что ж… ты должна была прийти рано или поздно.
- Должна, должна… Никому я ничего не должна! Вставай давай, пора нам.
Мужчина с трудом поднялся, оглянулся по сторонам на больничную палату, койку, свое измученное тело. Вздохнул и подошел к высокой фигуре в длинном черном балахоне. Смерть, опираясь на косу, пристально смотрела на него, сверкая огненными глазами с белого голого черепа.
- Вот всегда хотел тебе вопрос задать? Ты косу эту с собой просто как символ носишь? Или голову мне ею будешь… того… сносить? – мужчина провел ребром ладони по шее.
Смерть удивленно подняла надбровные дуги – ее мимика была удивительно живой для мертвого черепа.
- Нет, для красоты! Ты что, пословицу не слышал – «Коса – девичья краса!»
У мужчины расширились глаза.
- Ну… не хотелось бы, конечно, тебя разочаровывать. Но…
- Что «но»?
- Как бы, не о том пословица. Не о той косе…
- Да? Уверен?
Он кивнул.
- Вот, блин! – Смерть досадливо стукнула длинной рукоятью об пол. - А я старалась, точила. Еще и отсрочку два года дала тому кузнецу, который мне эту косу впарил. «Возьми, - мол, - красавица, не пожалеешь».
Помолчали.
- Я тебя, уже два года жду, - сказал мужчина.
- Что, правда?
- Да, мне врач тогда сказал, что я больше месяца не протяну, а я живу все, живу… И тебя все нет, и нет.
- Ну задержалась немножко. А что? Девушка должна сломя голову в домашних тапочках на встречу бежать? Мне как с тобой свидание назначили, так я сразу решила себя в порядок привести. Душ принять, зубы почистить, череп наполировать. Мантию вот, все выбрать не могла. Одна была, черненькая такая, парчовая, так она меня полнит.
Мужчина недоверчиво покосился на скрытый балахоном скелет собеседницы.
- А другая – тоже черненькая, полиэстер сто процентов. Ну куда такое надевать? А если вспотею?
Взгляд мужчины стал еще более недоверчивым и озадаченным.
- Шелковая хороша, но недостаточно черненькая. Хлопок – без капюшона. На свою любимую (в прошлом веке на распродаже отхватила) пятно посадила. Забирала как-то одного художника, а он пьяный был и краской белой мне на мантию – ляп! Вот эту надела. Как тебе?
- Хо…рошо, - тихо и неуверенно вымолвил мужчина, не переставая удивляться.
- Атлас. Красивая, мягонькая. Не полнит же? Нет?
- Не…нет…
- Ну вот. Потом маникюр, педикюр…
Он тщетно попытался рассмотреть на костяшках ее рук и ног ногти.
- Потом аксессуары.
- Коса?
- Пояс! – Смерть продемонстрировала грубую веревку, свободно висевшую в петлях в районе талии. – Эксклюзив – с висельника одного. Собиралась, и время как-то незаметно пролетело. Да, не обижайся ты. Подумаешь, всего-то на два года опоздала.
- Я и не обижаюсь… Ты что, для меня старалась?
- Нет, конечно. Для себя. Я же сама себя уважать перестану, если начну к вам, смертным, как попало являться.
- И за два года у тебя разве других… эмм… клиентов не было?
- Почему, были. Полно. Мрете вы, как мухи.
«Логика. Где?» - думал он, все больше и больше запутываясь.
- Так к ним ты в чем попало приходила? В тапочках? Или тоже опаздывала?
- Тебе лишь бы ворчать! Они срочные были. Там хочешь не хочешь, косу в руки – и бегом забирать. Иначе влетит от начальства по черепушке.
- А я не срочный? – мужчина разволновался.
- А ты в руках Болезни. Как она с тобой закончит, так и мне можно приходить. А твоя Болезнь – та еще стерва. Крутит, вертит, то зажмет, то отпустит. Не люблю таких.
Смерть огляделась.
- Кстати, а где эта холера?
Мужчина сам принялся с интересом осматриваться.
- Так не холера же, - возразил он.
- Не важно, язва бородавчатая.
- Да нет!..
- Не суть! Обзываю, как хочу!
Сквозь стену в палату вынырнула бледная тощая девица с впалыми чахоточными щеками в истрепанном платье, глаза были жуткими, с огромными черными кругами вокруг, а наведенные губы выделялись болезненно-красным пятном.
- Забирааааешь? – зашипела она. Ее длинные седые волосы развивалась, словно под водой.
- Ну, а что? – ответила Смерть. - Сколько можно. Ты его и так два года уже изводишь, курва сифилисная.
- На себя посссмотриии, безнооосссая. Я еще не все сдееелалааа, - противно шипела девица, протягивая к мужчине костлявые руки с длинными ногтями.
Мужчина поморщился и отступил от нее, ближе к Смерти – та казалась ему более симпатичной.
- Сделала, не сделала. Мне то что? Мое дело маленькое.
- Разззве у тебя уже получееено разрешееениеее?
- А когда я без разрешения приходила? – хмыкнула Смерть и со строгой серьезностью бросила мужчине: - Идем!
Они шагнули прямо в окно, и тут же окно и палата исчезли, а вместо этого открылся длинный темный туннель с округлыми мягкими стенами, словно сшитыми из плотного черного бархата.
- Постоооой! – послышалось у него за спиной. – Подождииии! Ты ещееее недостааааточно страдаааал! Моооой!
Синюшная рука вынырнула из темноты и схватила его за запястье. Мужчина испуганно дернулся – болезнь изводила его уже два года невыносимыми болями, тошнотой, слабостью, головокружением… Не жил, а мучился. Смерть резко обернулась, отточенным движением взмахнула косой, отсекая конечность навязчивой Болезни.
- Не для красоты, значит… - уважительно сказал он, потирая запястье и глядя на сверкающий серп косы.
- Нет, - ответила Смерть. – Шутила я.
- И про долгие сборы шутила?
- Естественно. Да, троллила я тебя.
Он ухмыльнулся и вздохнул.
- Так значит… пора?
В ответ Смерть тихо хихикнула, с ловкостью джедая крутанув косу, сделала в ткани туннеля надрез, сквозь который засочился слабый свет.
Она обернулась к мужчине.
- Ты как очнешься, не делай резких движений. Там Михалыч дежурит, хоть и алкаш последний, а забирать еще рано. Смотри, чтобы сердце не схватило.
- Где? Кто?.. О чем ты вообще? – опешил он.
- В морге.
- Так… я же в палате… - смерть ведь с больничной койки его забрала всего пару минут назад.
- Нет. Умер ты, - пояснила она. Озорная улыбка смотрелась на голом черепе достаточно зловеще. – И в морг тебя отправили. Так что поспеши, пока не закопали.
- Но… минута всего…
- Тут время по-другому течет.
- Так… Ты меня отпускаешь, получается?..
- Получается. Не настало еще твое время. Живи пока.
- А Болезнь?
- Отцепится. Ты ведь умер.
- Но почему тогда?
- Уж больно Болезнь эту твою терпеть не могу. Ей лишь бы живого помучить. Злобная тварь. А ты иди-иди. Живи, радуйся.
Мужчина оторопело полез в разрез. Он видел лежащие на столах тела, и хотя все они были прикрыты простынями, а надписей на бирках отсюда не разглядеть, свое узнал сразу. Уже ступив в помещение морга, он обернулся.
- Не думал, что ты… такая…
- Какая такая?
- Ну… человечная, что ли…
- Иди уже! И смотри мне Михалыча раньше времени не пришли. А то окочурится еще, а я не накрашенная!..

© Владислав Скрипач

[domoskan1970]

 

[mic141168]

Однозначно!